Россия. История успеха. Перед потопом - [18]

Лугов у нас много.

Хайруллин работает в самых разных уголках страны – в Татарстане, в Вологодской области, в Курской. «Сельскохозяйственная отрасль – это не черная дыра, а точка опоры России», – настаивает он.

Кто-то скажет: но ведь это не сельский труженик, а аграрный капиталист, ему есть что вложить в налаживание хозяйства. Отвечаю: и замечательно, что капиталист – разведение крупного рогатого скота очень капиталоемко, без солидных денег в эту отрасль лучше не соваться. Но будь этот бизнес таким безнадежным, каким его видит Милов, любые вложения оказались бы убыточны и Хайруллин быстро перестал бы быть аграрным капиталистом. А он на опыте своего бизнеса говорит, что себестоимость производства всех видов мяса в России будет всегда ниже, чем в Европе и Канаде.

Эксперты английской компании Heartland Farms изучали вопрос о выгодности полеводства в России тоже не по книгам дилетантов, и конкурентное преимущество в России видят в низкой себестоимости производства[32].

Ошибка всех, кто развивал соображения Л. В. Милова о бесперспективности российского сельского хозяйства, состоит в том, что они сравнивали густо дотируемую продукцию Запада с российской, дотируемой ничтожно. Корректно сравнивать наши показатели допустимо разве что с Украиной – типологически схожее советское наследство и минимальная господдержка делают их сопоставимыми. Наверняка Украина имеет плюсы перед Россией по каким-то культурам в силу своих реальных почвенно-климатических преимуществ. Но вот российская пшеница ниже по себестоимости, чем украинская, – это хорошо знают зерновые трейдеры[33].

Пример с российской и украинской пшеницей помогает развеять еще одну иллюзию, которую питают наши самодеятельные климатологи. Они читали про житницу-Украину, про житницу-Кубань и сделали вывод, что если нет засухи, то для пшеницы чем жарче, тем лучше. Интересно, читали они про житницу-Сибирь? В XIX в. в Сибири стало производиться столько пшеницы, что хлебные цены в европейской части России пошли вниз. Это подрывало интересы крупных производителей зерна – дворян, которые потребовали и добились введения «челябинского порога». Алтайский или омский хлеб доезжал до Челябинска по одному железнодорожному тарифу, а дальше тариф удваивался. Косвенным результатом этой меры стал расцвет в Сибири масло– и сыроделия.

Мало того, русская агрономическая наука еще в позапрошлом веке твердо установила, что преимуществом северных губерний является более длинный световой день в течение всего вегетационного периода и гораздо меньшая вероятность засух. Даже если выпадает мало влаги, при сравнительно невысоких летних температурах и малом испарении ее оказывается достаточно для растений. Создатель сельскохозяйственной метеорологии Александр Иванович Воейков (1842–1916) вывел закономерность, гласящую: по направлению с севера на юг потребность в воде в Европейской России возрастает быстрее, чем количество осадков; а классик отечественной селекционной генетики Виктор Евграфович Писарев (1882–1972), заместитель Н. И. Вавилова в ВИРе по научной работе, сведя в конце 20-х гг. огромный цифровой материал за сто с лишним лет, показал, что урожайность хлебов в нечерноземной полосе (Вологодская, Вятская, Пермская, Новгородская и Петербургская губернии) гораздо выше, чем в степях (область Войска Донского, Самарская и Саратовская губернии): для яровой пшеницы на 33 %, для озимой – на 42 %.

Правда, сразу после этого случилась коллективизация, безнадежно запутавшая картину. До сих пор состояние сельского хозяйства в России, несмотря на некоторые просветы, таково, что доверчивый наблюдатель готов поверить, что за всем этим стоит какая-то неодолимая сила – например, климат.

Что это был за «климат», хорошо показывает вышедшая в 2007 г. в издательстве Пензенского университета монография (под редакцией проф. В. М. Володина) «Аграрная Россия: история, проблемы, перспективы». Напоминая, что советский режим финансировал почти все свои проекты за счет изъятия ресурсов из села, авторы пишут: «Коллективизация, лишение крестьян свободы передвижения, выбора места работы и проживания, принудительная работа, за которую не платят, необходимость кормить семью за счет личного подсобного хозяйства, на которое еще и налагаются высокие натуральные и денежные налоги, были равнозначны восстановлению крепостного права… Платой за это стали не только аграрный кризис, падение сельскохозяйственного производства, полуголодное существование деревни, приступы голода, уносившие миллионы человеческих жизней, но и глубокая эрозия трудовой этики крестьян».

В брежневское время давление на село ослабло, «но сохранение в аграрном производстве прежней сверхмонополизированной государственной колхозно-совхозной системы явилось серьезной преградой на пути повышения мотивации работы персонала сельскохозяйственных предприятий, качества управления ими и эффективности их работы. Это вело к консервации старых технологий производства и управления… Окрепшее аграрное лобби успешно блокировало робкие попытки не только корректировки сложившейся модели, но и самого обсуждения этой проблемы».