Россия и Запад. От Рюрика до Екатерины II - [22]

Желание носить русское платье возникло у жителей Немецкой слободы не случайно: в те времена появление иноземца на улицах Москвы вызывало у простого и необразованного люда приблизительно такую же реакцию, какую вызвал бы сегодня очутившийся на городской площади марсианин. Далеко не всем иностранцам подобная реакция, в которой сквозило не только детское любопытство, но и брезгливый ужас, могла нравиться. Желание смешаться с толпой в подобной ситуации понятно. Так что пример с раком, брошенным в воду, неудачен. Несчастного рака по приказу патриарха, наоборот, вытаскивали из воды и бросали на жаровню.

Если иноверец входил в русскую церковь, она считалась оскверненной. В русских богослужебных книгах XVII века был чин очищения церкви, куда вошел иноверец, абсолютно тождественный с чином очищения церкви, если туда случайно забежала собака.

Присутствие иноверца оскверняло иконы даже в домах частных лиц. В деревнях крестьяне после постоя иноземцев приглашали в избу попа, который должен был вновь освятить иконы. Есть свидетельство, что, когда один немец купил у русских каменный дом, бывшие хозяева выскребли все иконы, написанные на стенах, на штукатурке, и даже пыль от них унесли с собой, чтобы иностранец не оскорбил своим взглядом русских святынь.

Отношения между русскими и иноземцами того периода – это история о том, как варвар варвара жить учил. Если говорить о технологиях и общем культурном уровне, то тогдашняя Русь от Запада, конечно, отставала в силу уже названных исторических причин. Если же говорить о морали, терпимости, способности услышать и понять собеседника – а именно это в конечном итоге и определяет уровень подлинной цивилизации, – то дикарями оставались обе стороны. И довольно долго.

Стереотипы как камень, и они разрушаются, но на это требуется изрядное время. На рубеже XVIII–XIX веков русский историк Карамзин писал:

…Если бы одним словом надлежало означить народное свойство англичан, я назвал бы их угрюмыми так, как французов – легкомысленными, италиянцев – коварными.

Во второй половине XX века известный немецкий писатель Генрих Бёлль все еще отмечал «беллетристические предрассудки» и штампы в западноевропейской литературе:

…Русские непременно с бородой, одержимые страстями и немного фантазеры; голландцы неуклюжие и, как дети, наивные; англичане скучные или немного «оксфордистые»; французы то чрезмерно чувственные, но невероятно рассудочные; немцы либо целиком поглощены музыкой, либо беспрестанно поглощают кислую капусту; венгры, как правило, безумно страстные, таинственные и накаленные, как нить электрозажигалки.

Дурно и смешно, конечно, но это все-таки уже и не отрезанные младенческие головки на алтарях. Прогресс несомненен, хотя до объективного взгляда на соседа еще далеко. Камень (предрассудков и стереотипов) серьезно искрошился и измельчал. Правда, одновременно оброс новыми наслоениями мусора. Прав Дидро, обративший внимание на то, как легко «образованному народу отступить в варварский быт». И уж тем более отступить к варварской психологии.

Тогдашний европеец, сурово судивший московитов за дикость нравов, сам пока еще столь легко возвращался к варварству, что говорить о его превосходстве не стоит. Иван Грозный, которого иностранцы часто называли дикарем, справедливо пенял французскому королю за Варфоломеевскую ночь.

Как бы то ни было, контакт был установлен.

Часть вторая Первые «русские европейцы». От Ивана до Петра

На западников и «патриотов» (антизападников) русские разделились очень давно. Причем ни тот ни другой лагерь никогда не был ни монолитным, ни однородным. И там и тут полудрагоценные и драгоценные камни соседствовали с пустой породой и никчемным мусором. Так что сами по себе ярлыки помогают здесь мало.

Некоторые из патриотов в былые времена умудрились увидеть нечто дьявольское даже в привезенном из-за рубежа картофеле. Позже их идейные потомки обнаружили бесов уже в джинсах. Для такого рода людей русская вода всегда была мокрее, чем на Западе. Подобные крайности философ Николай Бердяев называл «детским славянофильским самодовольством». Другие патриоты, гордясь своим прагматизмом, готовы были брать у иностранцев технологию и комфортный быт, но одновременно выстраивали железные надолбы на пути любой заграничной идеи.

Были, однако, в том же лагере всегда и те, кто, стараясь сохранить русскую самобытность, к западным ценностям подходил критически: перенимая полезное, решительно отказывался от ненужного хлама. Бердяев уважительно называл их «первыми русскими европейцами, так как они пытались мыслить по-европейски самостоятельно, а не подражать западной мысли, как подражают дети».

Это уже, естественно, камень в огород западников. В этом лагере тоже всегда хватало своих собственных «городских сумасшедших». Все тот же Бердяев писал:

В радикальном западничестве русской интеллигенции всегда было очень много не только… чуждого Западу, но и совершенно азиатского. Европейская мысль до неузнаваемости искажалась в русском интеллигентском сознании. Западная наука, западный разум приобретали характер каких-то божеств, неведомых критическому Западу.