Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II - [15]

С другой стороны, в «религиозном консерватизме» Александра, особенно проявившемся на закате жизни, легко увидеть наследие уже не бабки, а отца: мистицизм Павла I. Просто сын пошел здесь не извилистой и сложной тропой экуменизма, а хорошо протоптанной православной дорогой.

Будучи любимым внуком Екатерины, Александр был воспитан разнообразно, но хлопотливо и поверхностно. В основном наследник учился на «моральных сказках», далеких от реальной жизни. Сначала ему читали сказки в буквальном смысле слова (их с удовольствием писала внуку сама Екатерина), а затем – в переносном. Главным воспитателем политической мысли будущего императора стал швейцарский республиканец Лагарп, по ироничному замечанию Ключевского, «ходячая и очень говорливая либеральная книжка».

В результате Александр знал очень много и слишком мало, то есть прекрасно ориентировался в трудах Демосфена, Плутарха, Тацита, английских и французских историков и философов, но слишком долго не имел представления о том, что реально происходит за пределами Гатчины и Эрмитажа. Поэтому, получив императорскую корону, Александр I часто тяготился ею и искренне мечтал избавиться от непомерного груза ответственности.

Прологом царствования Александра I явился последний в истории царской России классический византийский дворцовый переворот, когда далеко не лучшая часть российского дворянства, защищая в основном свои эгоистические интересы, устранила неугодного ей монарха. А эпилогом стало восстание декабристов – принципиально иных по своим взглядам и морали дворян, самых просвещенных людей России. Рискуя своим благополучием и жизнью, они попытались повернуть страну от абсолютизма к республике или как минимум к конституционной монархии, целенаправленно уходя от Византии на Запад.

Как и Екатерина II, Александр I умел и любил нравиться, а потому не отличался прямодушием, мог приспосабливаться к ситуации, притворяться. И тем не менее в главном он был, пожалуй, искренним человеком и искренним политиком, хотя зачастую и идеалистом, чем напоминал Павла. Отец пытался строить свою политику, опираясь на кодекс рыцарской чести, а сын (особенно в последние годы царствования) – на Евангелие.

В юности, защищая дорогие ему идеи «отвлеченного либерализма», Александр на глазах у изумленной светской публики как-то на прогулке в саду подрался с братом Константином, исповедовавшим сугубо консервативные взгляды. Братья катались по траве и работали кулаками искренне и ожесточенно. Не вызывает никакого сомнения и та религиозность, что отличала Александра перед смертью.

Столь же искренен был Александр I и в своем политическом альтруизме. Многих историков, в зависимости от их национальной принадлежности и симпатий, восхищало или, наоборот, отчаянно огорчало хитроумие Талейрана и Меттерниха, не раз переигрывавших русских на дипломатическом поле. При этом, однако, никто из них не принимал в расчет решающего на самом деле фактора – Александр, признанный глава антинаполеоновской коалиции, ее Агамемнон, полагал, что для прочного мира и устройства запутанных европейских дел, Российская империя может и обязана поступиться многим.

Русские не раз в это время уступали, но не от слабости, а от сознания своего превосходства. Слава Талейрана и Меттерниха заметно тускнеет, если учесть, что они, играя в политические игры с Россией, почти всякий раз закатывали мяч в пустые ворота, которые Александр и не думал защищать.

Не всякий – Александр Македонский

Возвращаясь к разговору о «русской угрозе», отмечу, что среди российских императоров искать великих полководцев не стоит. Петр I – великий реформатор, но, если не впадать в извечный патриотический соблазн приукрашивать свою национальную историю, придется признать, что как полководец он выиграл лишь одно по-настоящему крупное сражение – Полтавскую битву.

Другой разговор, что эта битва с политической точки зрения стоила многих сражений и стала историческим рубежом не только для самих русских, но и для всей Европы. Одной великой державой после Полтавы стало в Европе меньше (Швеция), а другой – больше (Россия).

В ходе этой битвы Петр применил ряд новшеств в военной тактике, о чем говорилось, но на этом личный вклад российского царя в военное искусство, пожалуй, и ограничивается. Полтава была не рядовым сражением, а тем, что на века определяет судьбу нации, поэтому Петр, встав во главе войск, играл роль не столько военачальника, сколько политического лидера, честно и мужественно взвалившего на свои плечи всю полноту ответственности. Царь готов был выиграть либо умереть со своим народом. А потому подвиг Петра – это, прежде всего, подвиг нравственный, гражданский, а уж потом, конечно, и воинский: осколки да пули свистели и у его виска.

Среди российских императоров нет своего Карла XII, то есть государя, готового воевать с кем угодно и когда угодно ради азарта, удовольствия и славы. Шведского государя даже трудно назвать «завоевателем», его больше интересовали не сами завоевания, а война как процесс, война ради войны.

Среди российских императоров никогда не было и своего Наполеона, государя, равного корсиканцу по военным талантам, а главное, по безграничному тщеславию и постоянной нацеленности на безудержную экспансию. Если бы Наполеону удалось завоевать, помимо остальной Европы, Англию и Россию, то можно не сомневаться, что он пошел бы войной не только на Индию, Китай или Америку, но и на пустые монгольские степи, холодную Гренландию и самый малый кокосовый островок в Полинезии.