Россия и кочевники. От древности до революции - [4]

Как известно, «евразийское» движение зародилось в 1920-х гг. в среде русской эмиграции и в каком-то смысле являлось наследником дореволюционного славянофильства. «Евразийцы» с большим вниманием относились к кочевникам Евразии. Один из идеологов этого движения, П.Н. Савицкий, считал, что «в отношении к прочим культурным мирам Старого Света кочевой мир является миром срединным», а Великая евразийская степь – «это как бы Средиземное море континентальных пространств». Он писал о цивилизационной важности кочевников для России, так как не «западноевропейское ощущение моря», а «монгольское ощущение континента» ощущается «в русских “землепроходцах”, в размахе русских завоеваний и освоений»[39]. (Интересно, что примерно такие же выводы об антагонизме западноевропейской «морской» и евразийской «континентальной» цивилизаций делал один из основоположников «геополитики» К. Хаусхофер.)

Еще одним видным представителем евразийского течения был известный историк Л.Н. Гумилев, чья теория «пассионарных толчков» как двигателей истории широко известна. Стоит отметить также взгляды якутского ученого Г.В. Ксенофонтова, который выделял единую степную скотоводческую культуру центра Евразии в качестве «общечеловеческого складочного центра»[40]. Такие взгляды не устарели – так, в начале XXI в. А.С. Железняков высказал мнение, что вокруг Монголии сложился гигантский регион с общей историей, охватывающий многие территории современных России и Китая. В этом регионе переплетаются три цивилизации – русская, китайская и монгольская[41].

В то же время другие ученые фактически отрицают существование кочевой цивилизации. В.В. Грайворонский сделал вывод, что не бывает чисто кочевых обществ, а у них всегда есть элементы оседлости и земледелия[42]. Как отмечала С.А. Плетнева, кочевники мигрировали круглогодично только в периоды нашествий, а уже на второй стадии развития (самой распространенной в степях) начинали оседать на землю и заниматься земледелием. Таким образом, «кочевнический способ ведения хозяйства не мог существовать оторванно от земледельческого», и «без комплексного земледельческо-скотоводческого хозяйства не может быть государства»[43].

Проблема, что было сначала, – оседлость или кочевание, является не просто дискуссионной, но по сути напоминает парадоксальный вопрос – «курица или яйцо». Дж. Блэйни сделал вывод, что «до ранней фазы поднятия моря кочевники доминировали на земле»[44]. К.М. Тахтарев писал, что все народы мира изначально были кочевниками или полукочевниками (он приводил в пример полуоседлый образ жизни славян)[45]. Л.С. Гребнев отмечает, что кочевой образ жизни – «исторически первый, а оседлый – как производный от него, что видно даже по самому слову “оседлость”: седло – это прежде всего важный предмет кочевого быта»[46]. (С этим утверждением можно поспорить, т.к. очевидно, что оба эти слова – «оседлость» и «седло» – изначально происходят от глагола «сидеть».)

Г.Е. Марков считал, что переход людей от земледелия к кочеванию не мог иметь места, т.к. он «означал бы регресс в социальном, хозяйственном и культурном отношениях»[47]. С.А. Плетнева отмечала, что такое бывало, но происходило «только тогда, когда земледельцы сами были недавние кочевники»[48], т.е. еще помнили о своем кочевом прошлом.

Другое мнение высказывал П.Н. Савицкий – он считал, что кочевание произошло как «отрыв от оседлости, знакомой и раннему, и позднему каменному веку». Этот отрыв случился из-за притяжения, «которое должны были оказывать на оседлого (у воды) скотовода травянистые водоразделы». В конце концов, скотовод решил «“все свое” положить на повозки – с тем чтобы отныне, в поисках травы и воды, стать независимым от оседлости»[49]. А. Тойнби также полагал, что «часть евразийцев, оставив непригодные для жизни оазисы… отправилась в путь вместе со своими семьями и стадами… Они, оказавшись в открытой степи, охваченной засухой, полностью отказались от земледелия… и стали заниматься скотоводством»[50]. По мнению Д. Снита, скотоводческое кочевание зародилось в Евразии много позже появления там земледелия[51].

Как отмечает Р.С. Хакимов, тюрки в период своего формирования скорее всего сочетали земледелие с полукочевым образом жизни, и лишь потом отдельные их племена стали чисто кочевыми[52]. М.О. Абсеметов и В.П. Зиновьев сделали вывод, что казахи в прошлом сначала были земледельцами, а потом перешли к кочеванию, причем вынужденно, «в целях физического и экономического выживания», после чего «память о земледельческом, оседлом прошлом сохранялась в сознании народа»[53].

Некоторые ученые говорят о том, что «деление этносов на кочевые и оседлые в целом довольно условно»[54] и что «непроходимой пропасти между ними не было»[55]. С.Г. Кляшторный и Т.И. Султанов писали, что переход племен и народов от кочевой к земледельческо-городской цивилизации и обратно – это «явление нормальное в истории»[56]. Л.С. Гребнев сделал вывод, что даже у русских и других народов Центральной России по целому ряду причин (много невозделанной земли и много соседей-кочевников, не всегда мирных) переход к устоявшейся, оседлой жизни так и не завершился. Он привел в качестве доказательства этого тезиса столыпинские переселения целых деревень в начале ХХ в. и освоение целины в середине ХХ в.: «Вряд ли очень уж оседлых людей удалось бы убедить ехать за тысячи километров»[57].