Россия и Китай в XX веке: граница - [127]

Тут, возможно, сыграли главную роль и соображения Мао Цзэдуна относительно тактики в период продвижения к установлению отношений с США. Дело в том, что к концу 1969 г. и к началу 1970 г., когда Пекин уже доказал Вашингтону, что он способен в случае необходимости идти на кровопролитие и вооруженную конфронтацию с Москвой, китайские руководители, очевидно, сочли, что нужно, в свою очередь, показать Вашингтону, что у Пекина есть и возможность улучшить отношения с Москвой. А это, по расчетам Мао Цзэдуна, должно было побудить американцев быстрее согласиться на изменение характера отношений между Пекином и Вашингтоном, т. е. на установление прямого контакта между руководителями двух стран.

В 1979 г. эти переговоры состоялись, уже после смерти Мао Цзэдуна. Обе стороны, и Москва и Пекин, хотели тогда показать, что стремятся к нормализации отношений. Это нужно было демонстрировать населению каждой из стран. Кроме того, Пекин был тогда заинтересован в том, чтобы заставить США развивать отношения с Китаем. Китай демонстрировал, что он может, в случае необходимости, либо начинать вооруженную агрессию против своих соседей, в данном случае против Вьетнама, либо вступать в переговоры о нормализации отношений с нашей страной.

При этом сначала Пекин прекратил действие договора 1950 г., но тут же показал, что может и возобновить отношения в иной форме, но развивая их в сторону нормализации. Тут важно сказать, что Пекин в ходе переговоров предъявил новые требования к нашей стране: сократить в одностороннем порядке наши вооруженные силы в районе нашей границы с Китаем, вывести наши войска из МНР и прекратить наше военное сотрудничество с Вьетнамом.

Все эти встречи, консультации и переговоры, а речь идет о консультациях 1964 г., о визите Чжоу Эньлая в Москву в 1964 г., о встрече А. Н. Косыгина с Мао Цзэдуном в 1965 г., встрече А. Н. Косыгина с Чжоу Эньлаем в 1969 г., о переговорах, начавшихся в 1969 г., и о переговорах, начавшихся в 1979 г., — во всех случаях это было проявлением необходимости поисков согласования национальных интересов обеих сторон, хотя встречи, переговоры и консультации осложнялись многими субъективными и привходящими факторами.

Все это стало возможным также в связи с особенностями расстановки сил и в нашем, и в китайском высшем руководстве.

У нас с 1964 г. по 1971 г. руководство было, по сути дела, особенно в области внешней политики, двухголовым. Наряду с Л. И. Брежневым очень важную роль, и особенно, может быть, в политике в отношении Китая, играл глава правительства А. Н. Косыгин. Он полагал, что можно найти решение вопросов с китайскими руководителями. Здесь он был готов идти на всевозможные шаги и компромиссы.

В нашем руководстве все или почти все хотели найти компромиссы с Пекином, однако при этом Л. И. Брежнев исходил из того, что лично Мао Цзэдун настроен просто враждебно к нашей стране, что в этом вопросе он ведет себя как маньяк. В связи с этим Л. И. Брежнев считал самым важным «стоять на страже наших интересов». Одновременно полагая, наверное, что не он сам, а именно А. Н. Косыгин может пытаться искать компромисс с Мао Цзэдуном.

Собственно говоря, Л. И. Брежнев оставался в центре, создавая равновесие между позициями А. Н. Косыгина (и других членов руководства, которые отдавали приоритет мягким методам) и, вероятно, других лидеров, которые полагали, что на действия Пекина необходимо отвечать жестко.

Как бы там ни было, а внутри руководства нашей страны споры относительно тактики действий в отношении Китая велись главным образом лишь о методах реагирования на атаки Пекина, только о методах «обороны», но никак не «наступления» или «атаки» против Пекина. Наша страна и ее лидеры всегда находились в обороне, никогда не имея ни стратегических, ни тактических замыслов наступательного характера; более того, у нас, по сути дела, никогда не было стратегии внешней политики в отношении Китая. Было лишь желание иметь хорошие отношения с этой страной. Этим все ограничивалось.

В Китае на протяжении всей этой четверти века (60-е, 70-е, первая половина 80-х гг.) ситуация тоже была не однозначной. Мао Цзэдун действительно был настроен резко отрицательно по отношению к нашей стране. В то же время ему приходилось считаться с другими настроениями внутри руководства Китая, выразителями которых выступали в разное время Лю Шаоци, Пэн Дэхуай, Чжу Дэ, Линь Бяо.

Когда же к власти пришел Дэн Сяопин, то он, с одной стороны, полагал, что отношения с нашей страной надо нормализовать, но одновременно он делал эту нормализацию как бы незавершенной, подвешивал вопрос; ведь не случайно при объявлении о нормализации наших двусторонних отношений он говорил, что перед сторонами стоит такая цель, как завершение прошлого и открытие будущего.

Настоящее в этой формуле Дэн Сяопина не присутствовало. Дэн Сяопин вовсе не констатировал, что прошлое, как бы само собой или в результате одной его встречи с М. С. Горбачевым в мае 1989 г., уже завершено, а будущее уже открыто.

С его точки зрения, завершение прошлого — это процесс, это работа, которую придется проделать обеим сторонам; это и сохранение за китайской стороной, во-первых, права памяти, т. е. права всегда иметь в виду при проведении конкретной политики в отношении нашей страны, что она является историческим территориальным должником Китая, всегда иметь возможность повторять это, и, во-вторых, права на постановку в будущем вопроса о неравноправных договорах, о границе и о территориях. Не случайно к претензиям исторического характера, о которых говорил в свое время Мао Цзэдун, Дэн Сяопин в беседе с М. С. Горбачевым в 1989 г. при объявлении о восстановлении нормальных отношений между СССР и КНР добавил, что наибольший вред Китаю в истории нанесли Япония и Россия. И оговорил, что Япония вернула Китаю отторгнутые у него земли, за исключением островов Сенкаку, а также подчеркнул, что именно наша страна создавала главную угрозу для Китая. Дэн Сяопин не случайно заговорил о том, что в районах, которые сейчас еще не могут быть возвращены Китаю, можно пока добиваться установления совместного административного или хозяйственного управления…