Россия и большевизм - [22]

Я бы не хотел говорить о лицах, но дело этого требует. В том-то и горе, что общее наше сделалось личным, так что теперь уже нельзя говорить о деле, не касаясь лиц.

Два лица у русской эмиграции, противоположных, как у бога Януса… Республика или монархия? Спор важный и нужный, в порядке отвлеченном, умственном, но в волевом, жизненном, — пустой.

Чем будет Россия, республикой или монархией? Может быть, ни тем, ни другим, а чудовищной или чудесной помесью обеих форм. Опыт русской революции так нов и неизвестен, что и плоды его неизвестны.

Многие думают, что идея самодержавия потухла в умах и сердцах окончательно. Увы, только на время, и всегда может вспыхнуть с новой силой, потому что самодержавие сметено революцией внешне, политически, но не преодолено внутренне, метафизически. Формы его разрушены — ядро цело. Это ядро — не политическое, а религиозное, — лжетеократия; царь — первосвященник, наместник Христа, — в последнем, мистическом пределе, второй, земной Христос, глава церкви и царства вместе.

Эту теократическую связь свою с самодержавием православие порвало то же лишь политически, внешне, а не религиозно, внутренне. Церковь утверждает себя «вне политики»; но два страшных опыта — с царской и советской властью — могли бы ее научить, что одного отрицательного отношения к политике, без положительного догмата о святой власти, недостаточно. Краток и скользок был путь от царской лжетеократии к советской демонократии; не будет ли столь же краток и скользок путь обратный — от самодержца Ленина, «щенка Антихристова», к новому самодержцу из дома Романовых?

Да, религиозный соблазн самодержавия может быть очень силен для будущей России. Кстати сказать, этот соблазн невидим обоим спорящим «вождям» — ни Милюкову, с его позитивной точки зрения, ни Струве, уже обвеянному соблазном: недаром он молчит о нем так упорно.

По закону исторической механики, — угол падения равен углу отражения, — после революции будет реставрация. Но, судя по всему, что сейчас происходит в России, — будет не скоро. А очень скоро, сейчас, думать надо не о том, быть ли России республиканской или монархической, а быть ли ей вообще. Если когда-нибудь, то именно сейчас для России «бытие первее, чем смысл бытия».

Вот почему спор двух «вождей» русской эмиграции — спор теней в Елисейских полях. Помните рассказ человека, побывавшего на том свете? «Тень погонщика гонит тенью палки тень осла». Так и в нашем эмигрантском элизиуме тень республики тенью революции гонит тень монархии.

Но спор теневой, умственный, происходит только на поверхности, а в глубине — волевой, жизненный, можно сказать, все решающий в судьбах русской эмиграции, — спор о том, что приведет к падению советскую власть — эволюция или революция, непримиримость или соглашательство; какой из этих двух путей наш путь в Россию?

Чтобы сразу не запутаться в споре, надо помнить, что речь идет в последнем счете об эволюции не в России, ни даже в СССР, а в самой советской власти, в ее так называемой «партийной головке». Эволюционисты, соглашатели, утверждают, что эта власть вопреки себе, в силу непреложных, социальных и экономических законов, преобразуется, развивается, и концом развития будет превращение варварской деспотии в европейскую демократию. Ледяная глыба коммунизма тает под весенним солнцем эволюции и, когда подтает, рухнет от собственной тяжести, без всякого внешнего толчка; если же и будет толчок, ударчик, террорчик, переворотик, то такой ничтожный, что о нем и говорить не стоит. Плод зреет и, когда созреет, упадет, не сорванный. Что же делать эмиграции? Ничего. Ждать, лелея зреющий плод, храня его от всякого холодного дыхания, от всякого вмешательства, потому что оно только замедлит созревание плода, укрепляя советскую власть, сплачивая вокруг нее национально и патриотически возбужденные слои населения: «Полно-де России получать пощечины, — руки прочь! Пусть наша власть плохая, — она все-таки наша, русская, и мы за нее постоим против всей европейской и эмигрантской сволочи!»

Ждать, а пока что «засыпать рвы», «сменять вехи». Это последнее, впрочем, говорится не столько словами, сколько намеками и умолчаньями, сигнализуется «ультрафиолетовым лучом». Но темной речи ясный смысл таков: последняя смена вех — конец революции, конец войны — мир.

Что утверждают революционеры, непримиримые, может быть, и повторять не надо, — так оно ясно, просто «лубочно», по выражению П. Н. Милюкова. Они утверждают, что «эволюция» советской власти — самообман эволюционистов; что эту абсолютнейшую из всех властей согнуть нельзя, а можно только сломать: так стекло не гнется, а ломается; довольно бы, кажется, десятилетнего опыта, чтобы в этом убедиться окончательно; стыдно русской эмиграции начинать снова бредить «эволюцией», как раз в ту минуту, когда вся Европа, весь мир готовы очнуться от бреда; если эмиграция не революция, то она ничто, не соленая соль, даже в навоз негодная; сколь ни слаба советская власть, но без внешнего толчка, войны или революции она может простоять еще неопределенно долгое время, как «трехногий стул в углу»; а насчет «ожидания» эволюционистам следовало бы вдуматься в письма из России, вслушаться в эти «голоса из бездны», такие страшные, что надо быть не русским и даже просто не живым человеком, чтобы не поверить им и не содрогнуться от них. Вот один из этих голосов: «Через десять лет будет поздно… Спасайте же теперь… Помните, что изнутри мы одни, без вас, зарубежных, не освободимся никогда» («Борьба за Россию», 6 июля 1927 г.). И еще: «По Москве ходит сейчас каторжная шутка: так как в Нарыме надзору мало, а сосланных все больше, то, в конце концов, там образуется такая армия, что она пойдет на Москву и свергнет большевиков. Кроме шуток, в этом, кажется, наша единственная надежда на спасение» («Руль», № 303).