Россия - Европа - [15]

«…» Родись я русским крестьянином и брось меня судьба за тридесять царств; посмотревши со всех сторон на быт простого народа в Германии и сравнив тамошних богатых, посредственных и бедных земледельцев с нашими богатыми, посредственными и бедными крестьянами, я по совести не умел бы сказать сам себе, чему там позавидовать не глазам, а душе. Не знаю, развернулась ли бы во мне их способность вместо как-нибудь, авось и идет, обдумывать все большое и малое; пришел ли бы ко мне вкус их к порядку в домашнем быту; еще менее знаю, понял ли бы я какое-то сочувствие в них, что каждому тогда только может быть хорошо, когда всем и около него все хорошо, какое-то самоотвержение, с которым они из последнего дают для пользы своей общины, какое-то сердечное наслаждение, от которого там крестьянин, любуясь прекрасным местом, семьею роскошных цветов перед хижиною, забывает на несколько минут свое горе; но верно я не захотел бы ни за что на свете, ни за какое название быть в коже Kother, Hintersassen, Taglohner и даже Hand-werker, которых там, не включая в то число женского пола, гораздо более, чем земледельцев.

«…» В Пруссии, порядочно всмотревшись, мало чему можно позавидовать; но нельзя не отдать пруссаку справедливости в том, что он не любит выставлять на сцену, на посмеяние прародительских обычаев и нравов; гордится, напротив того, своими предками так же, как и современниками, не подглядывая, что у кого и как на стол подавалось и подается, так ли, иначе ли кто одевался и одевается, в карете ли ездил и ездит или в старозаветной немецкой одноколке, перед которою злейшая наша кибитка и окаяннейший из тарантасов - настоящая люлька; гордится Рейном, Одером, Вислою, но и болотами и песками своими.

В Вене не все уже по-старому, как было за несколько десятков лет, хотя с севера Германии только и слуху и вести, что Aвстрия не двигается и шагу не ступит вперед на пути цивилизации.

Еще в первое десятилетие нынешнего века на площадях, на улицах, на Грабене, в Шенбруне, в Аугартене, в Пратере, в Бадене, бывало, только и видишь, что goldene Hauben: головной, золотой глазетовый, женский убор из семьи повойников или кичек, который с незапамятного времени носили жены венских посадских, купцов, мещан, цеховых. Нынче нигде не завидишь goldene Hauben - уступили место французской шляпке из признательности, как сказал один венский старик, за оказанные Франциею Вене послуги.

Здесь наша Тверь пришла мне на память. Как бывало там, еще на моей памяти, жены купцов, мещан, цеховых величаются в высоких глазетовых кокошниках с дорогими нашивками и с богатыми фатами. Предковский наряд канул в воду, сменен французскими шляпками.

Не надивишься, куда ни ступишь, преобладанию французского духа. В самые ясные дни власти и славы Наполеоновой оно едва ли было так сильно, как нынче. Тогда оно было шумно и громко: его боялись; теперь оно легко и заманчиво; полюбили его. От того француз везде с первого шагу, как дома: ни Березина, ни Лейпциг, ни Ватерлоо не могли выбить из головы его мысли, чтобы он не был представителем великой нации. Грозные крепости построены и строятся по Рейну, по Дунаю, в Тироле, в Ломбардии, на берегах Средиземного моря - все на случай нашествия галлов. Положим, что нигде нет Крылова лисы-строителя: но где не найдется лазейки для французского духа?

«…» Замечательный разговор был у меня с одним венгерским магнатом: с жаром говорил он о разных вопросах на последнем у них сейме и с негодованием рассказывал, до чего дошло у них вольнодумство: нашлись люди, которые предлагали на сейме отмену смертной казни. На скромный вопрос: что ж в том дурного, отвечал: невежды, забыли, что маджар и словак до сих пор не перерезали их только затем, что сами боятся плахи. Отпала у меня охота выпить рюмку токая на месте.

В Вене много достойного любопытства; но все то давно объявлено во всенародное сведение. Для меня немало было нового в устройстве города и разных заведений. - Пока началась музыка в придворной церкви, ходил я по аванзалам, и в одной заметил крупное рукописание на стене за стеклом в позолоченной рамке. Написано: «Мы (имярек) граф, барон, господин и проч.: и проч.: по Высочайшему Е. И. и К. Величества повелению объявляем всем и каждому, чтобы никто не смел в аванзалах шуметь, дозволять себе неблагопристойности, плевать на пол, проходить мимо балдахина без должного почтения и пуще всего останавливать придворных служителей, когда они носят кушанье к столу Е. И. и К. Величества - под страхом неминуемого взыскания». - Не верил я глазам своим и два раза прочитал наставление, по местам, вероятно, и в XIX веке еще нелишнее.

О Швейцарии написано столько хорошего, что я там-то и думал найти образец благоденственного и мирного жития на земле. - Что же? Не успел завидеть издали арку, через которую вход в ущелья Юры, как наехал на крупную побранку в маленьком селении; до драки доходило, и вот за что: поселившаяся в этом месте исстари община отделила участок земли под общественный выпуск для пастьбы рогатого скота в известное время: до того не смей ступить туда ниже Сильфида. Кому и в какой мере пользоваться выпуском - как было при пращурах, так и нынче: хранится список предков-хозяев с отметкою, кому из них и сколько коров вольно было пускать на пастбище. Потомки удерживают в том виде предковское право. Иная семья размножилась, из другой живет один и тот бескоровный; одни продали и продают свое право не только своим, но и сторонним, кто более дает, у кого было на две, на четыре коровы - в две, в четыре руки; у других двадцать коров, а право лишь на пять. Эти хотели бы изменить старинный устав; но сколько ни сходятся для совещаний и как ни рассчитывают, что выпуск, разделись он частицами в собственность и засевайся кормовыми травами, дал бы в десять раз болеe сена: радикалы в этом состязании всегда одерживают - случалось, камнями по головам - победу над либералами.