Россия без Петра: 1725-1740 - [22]
Конечно, самые осведомленные из присутствовавших на свадьбе — те, кто знал о секретных артикулах русско-голштинского брачного соглашения, — понимали, что суть события — не в укреплении дружбы народов, а в том, кого произведет на свет дочь Петра Великого. А она, 17-летняя невеста, цвела, как майский цветок. Хор голосов современников удивительно дружен: Анна добра, умна, прекрасна. Брауншвейг-Люнебургский посланник X. Ф. Вебер так писал о ней: «Ее благородные чувствования, черты лица и весь стан заставляли самую зависть признаваться, что это была прекрасная душа в прекрасном теле. Император употреблял все возможные старания для ее воспитания и любил ее с величайшей нежностью, ибо она как по наружности, так и в обращении была совершеннейшим его подобием, особенно в отношении характера и ума, каковые дары природы были усовершенствованы еще более исполненным доброты ее сердцем, чем она оставила по себе бессмертную память»>10.
И в этот майский день только Богу было известно, что жизнь Анны в Голштинии будет несчастлива и она умрет, не прожив на свете и двадцати лет.
У свадьбы был еще один подтекст, который также прочитывался не всеми присутствовавшими на церемонии. Меншиков прекрасно понимал, что герцог, сделавшись не просто родственником Екатерины, но любимым зятем, станет серьезной политической силой, а значит, и его соперником. Карл Фридрих давно уже пытался играть самостоятельную роль в политике двора, мирил ссорившихся вельмож, ходатайствовал перед императрицей за провинившегося Ягужинского. Его влияние на Екатерину было очевидно, все видели прямые результаты его усилий — внешняя политика России стала приобретать явные элементы авантюризма. Начав с общих демаршей на дипломатическом уровне По поводу шлезвигских обид герцога, русское правительство весной 1725 года всерьез стало бряцать оружием. Воинственная теща, вставшая на защиту любимого зятя, готовилась к войне с Данией.
Все это беспокоило Меншикова — у него были свои собственные амбициозные внешнеполитические планы, которые, как мне кажется, подстегивались той несомненной завистью, с какой относился светлейший к юноше, получившему неоспоримые преимущества уже в силу своего происхождения. В упомянутом выше указе от 31 января 1725 года, ограничившем доступ к императрице узким кругом должностных лиц, среди которых были и Меншиков, и герцог, вероятно рукой Екатерины, было приписано: «Голштинскому герцуку отдовать честь всем фрунтом и знамя распускать». Меншикову, имевшему огромные заслуги перед государством, но персоне некоронованной, таких почестей, естественно, не оказывали. Поэтому не исключаю, что курляндская авантюра лета 1726 года, предпринятая светлейшим для овладения герцогским престолом Курляндии, могла быть продиктована именно его завистью к пусть и небогатому, но суверенному владетелю, перед которым, как перед французским или испанским королем, обязаны были распускать знамена и бить в барабан.
Но самое главное состояло в том, что Меншиков не мог дольше терпеть сильного соперника у подножия трона Екатерины — власть одна, и ее нельзя делить. И потому, формально поддерживая дружеские отношения с герцогом, он стремился, попросту говоря, выжить молодую семью из России. Когда читаешь в дневнике Берхгольца, что накануне свадьбы Анны и Карла Фридриха Меншиков, как обер-маршал церемонии, был так заботлив, что не только курировал сооружение «Торжественной салы» для свадьбы в Летнем саду, но даже ночевал на стройке, «чтоб иметь неослабный надзор за рабочими и всеми мерами торопить их оканчивать постройку», то невольно думаешь, что усердие спящего среди горбыля и опилок генерал-фельдмаршала, президента Военной коллегии, члена Британского королевского общества и кавалера многих орденов вызвано прежде всего желанием побыстрее сыграть свадьбу и выставить соперника из Петербурга.
Но дело выживания герцога оказалось непростым, — повторюсь: Меншиков был не всесилен. Вероятно, вопреки его желанию Екатерина в феврале 1726 года включила зятя в новообразованный Верховный тайный совет, а затем сделала, как и Меншикова, подполковником гвардии. Это означало, что герцог не будет впредь ограничиваться ролью влиятельного, но закулисного деятеля. Только после смерти Екатерины, уже в 1727 году, русский корабль навсегда увез из России герцогскую семью и урезанное жадным Меншиковым денежное приданое…
Борьба Меншикова и герцога была подспудной, скрытой за взаимными улыбками и любезностями, но в стане победителей было немало и открытых скандалов, приобретавших всеобщую огласку. Таким скандалом стало дело вице-президента Синода архиепископа Новгородского Феодосия, внезапно восставшего против своей благодетельницы. Это было тем более неожиданно, что Феодосий был вернейшим сподвижником Петра, надежным сторонником Екатерины при возведении ее на престол.
Воспитанник Киево-Могилянской духовной академии, с 1704 года — архимандрит новгородского Хутынского монастыря, он быстро выдвинулся в число влиятельных церковных иерархов, став не только строителем и первым архимандритом Александро-Невской лавры, но и — наряду с Феофаном Прокоповичем — ревностным сторонником петровских церковных реформ. И хотя он проигрывал Феофану в интеллекте, таланте писателя и проповедника, бо́льшую часть петровского царствования Феодосий занимал первое место в негласной церковной иерархии. Он был допущен в число самых приближенных людей императора. Его можно было видеть и на торжественных церемониях, и на безобразных попойках Всепьянейшего собора. Он совершал коронацию Екатерины в 1724 году, и он же отпускал царю-грешнику все его многочисленные грехи, в том числе, вероятно, и страшный грех сыноубийства.
