Роскошь нечеловеческого общения - [13]

— Да, правильно… Как жить, как жить… — согласно закивала жена Суханова. — Мы ездили в Швейцарию, так там…

— Да что Швейцария! — воскликнул Крюков. — Куда нам до Швейцарии! Нам до Швейцарии сто лет скачи — не доскачешь! Ворье одно! Страна воров! Ворюги! смачно закончил он, как-то смешавшись и покосившись на Викторию Суханову.

Маленький, сухонький Крюков сейчас выглядел похожим на революционера-меньшевика, какими их живописал советский кинематограф, — в мятом сереньком пиджачке, с растрепанной жидкой бородкой и каким-то маниакальным блеском в глазах.

— Совершенно с вами согласна, — закивала Виктория, не заметив неловкости ситуации. — Мне вот подруга рассказывала недавно. Едет она в такси. А водитель, пока доехали, — минут десять там было дороги-то, — за эти десять минут успел всех покрыть. И Березовского, и Чубайса, и Явлинского — всех свалил в одну кучу. Не говоря уже о президенте. Понимаете? Ну ладно, покритиковать можно кого угодно, слава Богу, мы в свободной стране живем…

Крюков хмыкнул, так заученно прозвучали в устах Виктории слова о «свободной стране».

— …Но должен же быть какой-то предел! — продолжала Виктория. — Это ведь невозможно! Все у него гады, все сволочи! Она, подруга моя, говорит — мол, вас, уважаемый, вас-то лично Березовский чем так обидел? А тот отвечает дескать, всю страну разворовали, народ грабят, честно работать стало совершенно невозможно. Ну и, конечно, еврей… Гусинские, Березовские, Абрамовичи… Греча тоже добрым словом помянул… Дороги, говорит, совсем никуда. Мэр только себе в карман деньги кладет, а Город разваливается, люди мрут от голода…

— Ай-яй-яй! — воскликнула Карина Назаровна.

Она раскраснелась еще больше, тема беседы ей нравилась. Журковский знал, что это вообще была единственная тема, которая интересовала ее по-настоящему.

— …Люди мрут от голода, — пересказывала монолог шофера Вика, — а власть ничего не делает, только отбирает у них последние крохи, изо рта несчастного младенца вырывает последний кусок. Всех, по его мнению, нужно было немедленно к поставить стенке, всех поголовно! Начиная с президента, потом олигархов, мэров…

— Вот как! — хмыкнул Крюков.

— Да-да… Но я о чем говорю-то, — продолжала Виктория. — Доехали они до места. Напоминаю — минут десять езды. Она, подруга моя, смотрит — счетчик не включен у таксиста. Ну не включен, так не включен, что же теперь делать. Прикинула, сколько это стоит, деньги небольшие, она еще добавила сверху, чтобы скандала не вышло, очень уж агрессивный был этот таксист, и подает ему. Ну вот. А тот смотрит на ее деньги и говорит — мол, десять долларов. Так-то! Не больше и не меньше. Наш, понимаете, наш русский таксист. Не в Нью-Йорке где-нибудь, а в нашем Городе. Все у него плохие, все ворюги, все вымогатели. А самому подай — десять долларов без счетчика. Видали?

— А она? — спросила Карина Назаровна, затаив дыхание.

— Ну что — она? Она его, ясно, послала подальше.

— А он? А деньги?

— И денег не дала. Она такая, знаете, бой-баба. Сказала: счетчик выключен, до свиданья. А десять долларов — когда на Манхэттене, милый друг, будешь тачку гонять, тогда и получишь.

— И что же? Так и разошлись?

— Да. А что он сделает? Поорал вслед, поматерился, как водится… Быдло.

— Да-а… Я бы так не смогла… Я всегда теряюсь, когда на меня вот так… В транспорте или где еще…

Журковский посмотрел на жену, которая робко приняла участие в беседе.

— Так их боюсь… — продолжала Галина.

— Кого? — не выдержал Журковский.

— Ну этих… Которые ругаются…

— А что им? — спросил Крюков, потянувшись, словно перегревшийся на солнце кот. — Это их страна. Они тут хозяева. Им тут все можно.

— Что значит «все»? — вскинулся Мендельштейн. — Как же это «все»? Вовсе не все…

— А чего им нельзя, скажи мне? Им как раз все и можно. Для них вытрезвитель — дом родной. Они так и говорят…

— Да кто это «они»? — спросил Журковский.

— Как «кто»? Народ наш, богоносец родимый. Вытрезвитель — дом родной, тюрьма — что-то вроде обряда посвящения в орден «настоящих русских мужиков». Соберутся где-нибудь на лавочке — у меня, например, рядом с домом такая лавочка в скверике, там каждый вечер сборище — и сыплют номерами статей УПК, будто не пролетарии записные собрались, а профессионалы-юристы. Это и есть их жизнь. А вы говорите!..

Карина Назаровна усердно кивала, внимая монологу писателя. Журковский пожал плечами.

— Ты, Гоша, какой-то озлобленный сегодня… Случилось что-нибудь?

— Случилось? У меня все уже давно случилось. Как Горбачев к власти пришел, так и случилось.

— Что ты имеешь в виду?

— Я? Знаешь, Толя, я теперь что-то по коммунистам тосковать начал.

— Ты?!

Журковский усмехнулся. Крюков в восьмидесятые годы вылетел из Союза писателей за антисоветскую деятельность. Правда, дальше этого репрессии не пошли, видно, не очень опасен был Крюков, и деяния его не представляли угрозы для безопасности государства. А Союз писателей — он просто на всякий случай обезопасил себя, дистанцировавшись от скандалиста и матершинника, каковым в те годы был Гоша Крюков.

— Да, я. При всей моей ненависти к советской власти начал по ней тосковать. Не по ней, точнее, а по тем людям, которыми я был окружен. Понимаешь меня?