Росас - [36]

— Да?

— Никогда он не может понять свою жену.

— Ба!

— Одним словом, Ривера — идиот!

— В самом деле?

— Конечно, как все ученые!

— Это правда!

— О, если бы это былпоэт, артист, молодой человек с горячими страстями…

— А, тогда…

— Ах, я очень несчастна, очень несчастна! Я, у которой страстное сердце и которая понимает все прихоти любви!..

— Действительно, это несчастье быть такой, как вы, донья Мерседес!

— Каждый день я бросаю ему это в лицо.

— Кому?

— Да Ривере же!

— А!

— Я не только говорю ему об этом, но и кричу.

— То, что вы мне сказали?

— Гораздо больше!

— А что же он отвечает вам, сеньора?

— Ничего! Что он может сделать мне! '

— Он ничего не желает вам?

— Che! Он ничего не желает сделать!

— Он, очевидно, очень добрый человек, ваш сеньор Ривера!

— Да, он очень добр, но мне нет от этого никакой пользы! Я нуждаюсь в человеке с горячим воображением, талантом — словом в таком, чтобы мы оба безумствовали вместе!

— Санта-Барбара! Сеньора!

— Да, чтобы мы оба безумствовали, чтобы на весь день запирались вместе, чтобы…

— Чтобы… чего же больше, сеньора?

— Чтобы мы запирались вместе, несмотря на гнев Риверы, писали стихи и читали их вслух!

— А вы автор?

— Почему же нет?

— Прелестно!

— Я пишу свои мемуары!

— Великолепно!

— С эпохи еще до моего рождения.

— Как! Вы писали свои мемуары еще до рождения?

— Нет, я рассказываю историю с той эпохи, о которой мне рассказывала моя мать, которая, будучи беременна мною на пятом месяце, не могла спать от моих движений. Я родилась покрытой волосами, в год я уже бегло говорила. Нет страсти, которой бы я не испытывала в течение своей жизни — целый ящик в моем комоде наполнен письмами и локонами волос.

— А сеньор Ривера видел его?

— Тота! Когда я хочу его взбесить или если он смотрит на свою мертвую голову…

— Что такое?

— Да, да, старую голову мертвеца, которая находится в его комнате и перед которой он сидит, изучая не зная что.

— Ага!

— И знаете, что я делаю в том случае, когда он садится в своей комнате?

— Ага, это любопытно!

— Я приоткрываю дверь своей комнаты, так что он меня может видеть, открываю комод и начинаю брать из ящика письма и читать первую строчку каждого из них.

Дорогая моя Мерседес,

Идол моей жизни!

Обвенчаемся, Мерседес,

Мерседитас моей души!

НесравненнаяМерседес!

Мерседес, звезда моей жизни!

Блондиночка всего моего сердца!

И наконец миллион писем того времени, когда я была молодой, перечислить которые нет возможности.

— До какого же времени вы дошли в своих мемуарах?

— Вчера я начала описывать тот день, когда родила первый раз.

— Важная глава!

— Это курьез в моей жизни.

— Однако, он бывает со всеми сеньорами.

— Que? Это было удивительно! Вообразите, я родила, составляя стихи и не подозревая той опасности, в которой находилась.

— Какой удивительный организм!

— Это был мой первый ребенок: половина — стихи и половина — проза.

— Кто? Ребенок?

— Нет, мой труд, мемуары.

— Ага!

— Только этот несносный Ривера не хочет признать их достоинств.

— Должно быть, это холодный человек!

— Как лед!

— Материальный.

— Как камень.

— Без чувства.

— Разумеется!

— Прозаик.

— Он и не думает читать стихи.

— Человек без сердца.

— Скажите, что он идиот, и вы скажете все!

— Очень хорошо! Тогда я скажу, со всем уважением к вам, что он идиот!

— Это правда, однако я люблю его таким. Каждое утро он сам ходит на рынок и приносит все, что я люблю, он нежно будит меня и бросает на мою постель все, что он купил. Кроме того, если бедняга и рассердится немножко, то тотчас же и раскаивается.

— Это превосходная натура!

— Ничего более того, что я вам говорю. Он мне ни к чему я нуждаюсь в человеке пылком, талантливом молодом, сильном, который не покидал бы меня ни на минуту.

— Сеньора, пойдемте немного быстрее, уже близко до вашего дома! — сказал Мигель, видя, что его дама все более и более замедляла свои шаги.

— Да, идемте ко мне, я прочту вам кое-что из своих мемуаров!

— Извините меня сеньора, но…

— Нет, у вас нет никакой причины отказываться!

— Но очень поздно, сеньора!

— Нет, нет! Ривера еще не вернулся!

— Извините меня, Мерседитас, но это невозможно!

— Да, да, вы зайдете!

В этот момент они подошли к дверям дома.

— В другой раз.

— Нет, сейчас!

— Меня ждут!

— На свидание?

— Нет, сеньора!

— Не женщина?

— Нет, сеньора!

— Поклянитесь мне в этом!

— Даю вам слово!

— Тогда войдите!

— Не могу, повторяю вам, сеньора, не могу!

— Неблагодарный!

Дон Мигель неистово заколотил молотком, чтобы скорее пришел кто-нибудь избавить его от той опасности, в которой он находился.

— Но неужели вы в самом деле не зайдете? Вы презираете мои мемуары?

— В другой раз, сеньора!

— Хорошо, но пусть это будет завтра!

— Постараюсь.

— Ну, у нас есть еще утка, которую Ривера оставил к ужину, зайдите поужинать ко мне!

— Сеньора, я никогда не ужинаю!

— Тогда до завтра!

— Если будет возможно!

— Хорошо, я приготовлю к чтению наиболее интересные главы моих мемуаров!

— Спокойной ночи, Мерседитас!

— До завтра! — отвечала она.

Дон Мигель быстро пошел, почти побежал, как только закрылась дверь за сестрой его превосходительства Ресторадора, восстановителя законов, женщиной еще очень свежей, хорошо сложенной, с алебастровой белизной лица, но одаренной в высшей степени романтическим характером, — употребляя это выражение для того, чтобы определить нечто из ряда вон выходящее.