Росас - [3]

— Впрочем, я вижу, — продолжала донья Августина, — что не мы одни вспомнили о вас: вот я вижу мадам Барроль, которая, кажется, уж с год не была у меня, неблагодарная Аврора! А сеньор дон Мигель дель Кампо! Наконец-то я имею удовольствие встретить сеньора Бельграно, которого целый век нигде не видно!

Между тем донья Мария-Хосефа рассматривала молодого человека с головы до ног.

— Это вышло случайно, — ответила молодая вдова, — мои друзья редко приезжают сюда.

— Если я редко имею удовольствие вас видеть, Августина, — сказала мадам Барроль, — то согласитесь, что моя дочь часто бывает у вас.

— Со времени бала я видела ее только два раза.

— Но вы, сеньора, ведете такой прелестный образ жизни, — проговорила донья Мария, обращаясь к донье Эрмосе, — что приходится почти завидовать вашему уединению.

— Я живу очень спокойно, сеньора.

— О, Барракас очаровательное место, в особенности для здоровья, — проговорила старуха и, указывая на дона Луиса, спросила: — Этот кабальеро выздоравливающий, без сомнения?

Донья Эрмоса покраснела.

— Я совершенно здоров, сеньора, — отвечал молодой человек.

— А, извините меня, сеньор, но вы выглядите таким бледным…

— Я всегда такой.

— Тем более, — продолжала она, — что вы не носите девиза, и ваш галстук в столь холодное время едва завязан. Поэтому я предполагала, сеньор, что вы живете в этом доме.

— Однако, сеньора, — поспешил вмешаться в разговор дон Мигель, чтобы избежать ответа со стороны дона Луиса, который мог быть или ложью или слишком откровенным объяснением, — я обращу ваше внимание на то, что шотландцы, живущие в очень холодной стране, ходят наполовину обнажая колени. Все дело в привычке к холоду, вот и все!

— Шотландцы — гринго, а мы живем в Буэнос-Айресе! — возразила донья Мария-Хосефа.

— Но в Буэнос-Айресе зимы страшно суровы! — сказала мадам Барроль.

— Вы поставили у себя камины, дорогая Мария-Хосефа? — спросила донья Аврора, которая, как и все остальные, старалась отвлечь внимание старухи от дона Луиса.

— У меня слишком много дел, дорогая, чтобы заниматься такими мелочами. Когда унитарии причиняют нам столько хлопот, есть ли время думать о своих удобствах?

— Что касается меня, то я не поставлю камина, потому что Мансилья, покинув теплый уголок, может простудиться! — сказала Августина.

— Мансилье в этот момент довольно жарко! — сказала донья Мария-Хосефа.

— Как? Разве сеньор генерал болен? — спросила донья Эрмоса.

— Он никогда не чувствует себя особенно хорошо, но сегодня я не слыхала, чтобы он жаловался на что-нибудь, — отвечала Августина.

— Нет, его жар не от болезни, — сказала старуха, — а от энтузиазма. Разве вы не знаете, что вот уже третий день празднуется отступление нечестивых унитариев? Все федералисты знают об этом.

— Мы как раз говорили об этом, когда вы вошли, — сказал дон Мигель, — это была страшная битва.

— Да, их попотчевали так, как они того заслуживали.

— О, да, я вам скажу!

— И, — прибавил дон Луис, — если бы ночь не была так темна…

— Что вы говорите о ночи, сеньор Бельграно, вскричала старуха, — сражение произошло средь белого дня!

— Это правда, — ответил дон Мигель, — битва была днем, но мой друг хочет сказать, что если бы не наступила такая темная ночь, то ни один из врагов не ускользнул бы.

— А, конечно! А вы присутствовали на торжествах, сеньор Бельграно?

— Мы ходили вместе осматривать разукрашенные улицы и площади! — поспешил ответить дон Мигель, боясь, чтобы дон Луис не проговорился.

— Какие великолепные знамена! — вскричала донья Аврора. — Где их можно столько достать, сеньора?

— Их можно купить, нинья, кроме того, их делают добрые федералистки. Вы украшали свой дом, сеньора?

— Нет, сеньора, он так удален…

— Я не нахожу этого! — возразила донья Мария-Хосефа.

— А театр более не украшен, нинья Мария-Хосефа? Вы были в нем?

— Нет, Аврора, я не ходила в театр, хотя знаю, что там много веселья. А вы, сеньор Бельграно, были там?

— Если так, — сказала Аврора, — то когда я пойду в театр, я захвачу вас. Согласны?

— Не беспокойся из-за меня, нинья, я не пойду в театр, — отвечала с раздражением старуха, понявшая, что ее хотят увести от разговора с доном Луисом.

— Театр — самое лучшее место, где можно наблюдать ликование народа! — заметил дон Мигель.

— Да, — сказала донья Августина, — но его крики мешают слушать музыку.

— Эти крики — самая прекрасная музыка нашего святого дела! — холодно возразил молодой человек.

— Хорошо сказано! — прибавила старуха.

— Аврора, почему бы вам не сыграть немного на фортепьяно?

— Ваша мысль прелестна, Эрмоса! Сядь за фортепьяно, Аврора.

— Хорошо, мама. Что вы желаете послушать, донья Мария-Хосефа?

— Мне все равно.

— Хорошо, подойдите сюда, я пою очень плохо, но чтобы быть вам приятной, постараюсь и спою свой любимый романс El Natalicio del Restaurador2, сядьте у фортепьяно.

— Но, дорогая, мне так трудно встать, когда я уже села!

— Хорошо, но все-таки подойдите.

— Какое ты несносное дитя! Однако приходится повиноваться, — отвечала старуха с демонической улыбкой, — простите меня, сеньор Бельграно. Вы видите, что меня заставляют.

С этими словами старуха, как бы ища опоры, положила свою руку на левое бедро дона Луиса и навалилась на него всей тяжестью своего тела как раз на место еще плохо зарубцевавшуюся рану и при том с такой силой, что боль была страшная. Дон Луис, несмотря на все свое мужество, откинулся назад, вскрикнув задыхающимся голосом: