Рос орешник... - [2]

— Пришел! Ишь заявился! Идол!

— Кто?

— Идол! Не бывать этому! Не бывать! — Варя хлопнула дверцей шкафа. — Никогда! Слышишь? Ни-ког-да! Мне теперь все равно! Понял?

Он все еще не понимал. А если бы и понял, то все-таки не поверил этому слову «ни-ког-да». А заговорил-то он машинально:

— Ты врешь. Врешь? Варя…

И она ответила тихо, думая, что он наконец-то понял:

— Это правда. Правда это. Уходи.

Он остолбенел. Он не ожидал этого «уходи». Он надеялся, что, стоило ему только прийти, только сказать ей… «А что, если сказать? Что, если сказать?»

— Варя, но ведь я тебя…

— Дурак ты. А теперь иди. Иди, — она улыбнулась.

Он выдохнул впервые:

— Ведь люблю тебя! Люблю если? А?!

— Ну и что? Что из этого?

Она сердито присела и снова взялась за клей.

Он схватил шапку: «Так вот, значит, как». Шел по коридору и все думал: «Так вот, значит, как. А я и не знал. Не знал я. Поди, я один и не знал».

Дома пахло компотом. Жена спросила:

— Где был?

Он что-то буркнул в ответ и начал разуваться.

— Ну где так можно долго быть? А?

Он молчал, он просто не слышал ее. «Так вот, значит, как». Прошлепал в носках к умывальнику. Вода была ледяной. Жена все еще что-то говорила, надо отвечать, и он сказал:

— Завтра иду на охоту.

— Что с тобой?

— Ничего.

— Нет, скажи, что с тобой?

— Говорю, ничего… На охоту завтра… — «Так вот, значит, как».

— С кем на охоту-то?

— С кем? Один я… Одному лучше.

Жена молча наблюдала. Большой живот ее выпирал из-под халата. Губы обиженно кривились. Он искоса взглянул на нее, и в душе заныло: «Ведь если родит — все! Влип!» Повесил полотенце на гвоздь. Жена подала ужин и ушла в спальню. «Нет, пусть рожает. Раз хочет, пусть». Больше никаких мыслей в голове не было, лишь на языке вертелось: «Так вот, значит, как». И, уже засыпая, он услышал, как жена, хихикнув, прижалась к его щеке, скользнули ее мягкие волосы, и она было начала, как обычно они шептались перед сном:

— Николка мне сегодня и говорит, что рыбы принесу. Стерляди. Слышь? В пургу-то такую. На реке небось все полыньи затянуло… Знаешь, а Варька-то Гарина, ну помнишь, которая все бегает за тобой да вымогается-то тебя, так она собралась ехать в город, к тетке, мол, а какая там у нее тетка? Поди, не к тетке, к хахалю… Вертихвостка и есть. Завтра поедет, будет ли автобус-то? Должен. Автобусы ходят нынче, тракторы путь разгребают, дорога должна…

— Спи, устал я.

— Свитерок синий надень, дыру-то я заштопала…

— Ладно, спи. — Он осторожно повернулся на бок и зажмурился. До него даже не дошли слова, сказанные женой, он как-то и не подозревал, что видел Варьку сегодня в последний раз, что у него с ней «ни-ког-да» ничего не будет. Все это сейчас его не касалось, не это было важно… Сон одолевал, но мысль еще теплилась, загорала и потухала: «Объясниться надо… Вот, значит, как! Ничего, соберусь с силами… Я ей потом покажу, вишь какая… Зажму ее в угол. Никуда не денется. Варя…»

Жена заботливо подоткнула ему одеяло, прислушалась к его дыханию. Вспомнила, что последний раз стерлядь ела летом и больно уж хороши были рыбины. Посокрушалась о Варьке и тайно порадовалась, что уберется баламутница с глаз подале. Дите внутри шевельнулось, и она с бессмысленной улыбкой уставилась в темный потолок. Муж вздохнул: «Вот ведь», — и резко натянул одеяло на голову.

Это было год назад. В ту весну он впервые сам пахал. И солнце было нестерпимое, и вел он полосу ровно и добротно, как бывалый пахарь. И когда шел с поля чумазый и усталый, Варька, стоя у калитки конторы, улыбалась ему и восторженно встряхивала челкой. Наверное, она и вслед ему смотрела. А он, небрежно закурив папиросу, тяжело и спокойно шел к своему дому, не оглядываясь по пустякам, и сердце прыгало от какой-то беспричинной радости, и ему нравилось, как гудела спина, и голова чуть кружилась от усталости, и все было так хорошо, так хорошо, как, наверное, никогда уж не будет. Варька тогда ходила по его пятам. Он всем говорил, что плевать на нее хотел, что связываться неохота, что если будет свободное время и настроение, то можно и воспользоваться, не уродина небось.

Женился внезапно. Вроде по любви. Евгения выросла в соседней деревне. Попровожал ее месяц с чем-то… Целовались. Тосковали друг о друге. Мечтали. А Варька все под ноги лезла. Куда они, туда и она. Даже на танцы бегала в деревню Евгении, хоть и дорога далека, и никто из девок не соглашался ей компанию составить. Ни насмешки, ни разговоры нипочем, словно ненормальная какая. Варька ему тоже нравилась, но не так сильно, как Евгения. Варя больше злила. В декабре была свадьба. В декабре начались метели. В декабре Варька ходила с зареванными глазами. Потом ему было немного хорошо, потом сразу же немного скучно. Тогда же дружок Николка высказал впервые:

— Успокоил бы Варьку-то. Чего тебе стоит? Мужик ты или нет?

— А жена?

— Жена — это одно, а тут другое. Не путай, брат…

— Не учи.

— Везет тебе.

— Мне всегда везет.

Вот вроде и все разговоры. Но мысль о Варьке часто лезла в голову. Лезла от скуки. Сама Варька была ни при чем. «На ее месте могла бы быть и другая. Но эта будет податливей. Сама набивается. Мужик я или не мужик? Сама набивается».