Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах - [47]

Сразу же за его словами сквозь мрак послышался шум и топот, будто к ним направлялся целый отряд. Обернувшись, Хаято и Тадасити увидели вдали в неверном свете фонарей вооруженных людей, которые, конечно, могли быть только посланными в погоню охранниками Янагисавы.

— Уходи! — бросил Тадасити, имея в виду, что отпускает пленника.

— Благодарю! — отвечал Хаято, уже собравшись пуститься в бегство, но приостановился и спросил:

— Простите, как ваше имя?

— Тадасити Такэбаяси.

— А я Хаято Хотта, ронин.

Голос его прозвучал из темноты под аккомпанемент удаляющихся шагов, и вскоре фигура молодого ронина растаяла в ночи.

Почти в то же мгновение с другой стороны подошли стражники, оказавшиеся, как и следовало предполагать, людьми Янагисавы, и поинтересовались, не проходил ли здесь подозрительный незнакомец.

— Нет, никого не было, — твердо заявил Тадасити, стоя непоколебимо, как памятник.

Если до сих пор Тадасити все еще колебался, принимать ли на веру слова юного разбойника, то появление преследователей из дома Янагисавы по крайней мере наполовину подтверждало правдивость его рассказа. То, что парень сегодня ночью пробрался в усадьбу Янагисавы, было бесспорным фактом. Ну, а как насчет второй половины? Мог ли Янагисава и в самом деле подстрекать Киру к действию? Если это правда, то, наверное, надо быть готовыми ко всему?..

— Почему ты отпустил этого типа? — удивленно осведомился Сампэй Каяно у напарника.

— Потому что задержание разбойника в наши обязанности не входит, — мрачно ответил Тадасити.

Не говоря более ни слова, они продолжили обход. Сквозь частую морось смутно желтело во мгле пятно света от фонаря. Небо, по которому стремительно проплывали стаи туч, по-прежнему было затянуто мглой.

Вернувшись восвояси, Тадасити первым делом доложил все от начала до конца Гэнгоэмону Катаоке. Тот некоторое время безмолвно обдумывал ситуацию и наконец произнес:

— Послушай, Такэбаяси, кто там еще был с тобой? Они что, тоже слышали ваш разговор?

— Нет, я все выслушал один. Никому из наших ничего не говорил.

— Это ты правильно решил. Тут все-таки трудно точно определить, что правда, а что ложь. Его сиятельство верховный советник такой человек, что может, увлекшись беседой, сказать что-нибудь просто так, походя, а сам этого вовсе и не имеет в виду… Любит нравиться людям — такая уж у него натура.

— Да, но если Кира таким образом хочет укрепить свое положение?..

— Этого исключать нельзя. Я тоже опасаюсь… Однако молва гласит, что его светлости Кире не доставляет особого удовольствия манипулировать передвижениями при дворе — ни карьерного роста, ни почестей особых это не приносит, а только нагоняет тоску.

— Хотя, конечно… — угрюмо промолвил Катаока. — Рассказать все его светлости князю значит снова испытывать его терпение… И так уж он переживает, еле сдерживается. Мне тоже нелегко это все дается…

— Если только что в моих силах…

Тадасити хотел сказать, что готов, если надо, жизнь положить за господина, но не смог закончить фразы из-за обуявших его чувств, от которых комок подкатил к горлу.

Оба самурая, мрачно склонив головы, некоторое время сидели молча.

— Хо-хо-хо, — вдруг сдержанно рассмеялся Гэнгоэмон. — Да мы ведь сами себе усложняем существование. Все заботы от нашего же беспокойства и происходят. Ничего нет страшней черного демона сомнения, который гнездится в сердце. Давай-ка избавимся оба от лишнего груза. У нас с тобой ведь одна дорога — верная служба.

Тадасити в ответ только улыбнулся и поднялся, чтобы уходить.

Сам князь Асано отчетливо ощущал ту тревожную атмосферу, что воцарилась в доме. Вот уже несколько дней, отправляясь из своей усадьбы на выполнение служебных обязанностей, он ловил на себе тревожные взоры верных самураев, собравшихся проводить своего господина до дверей.

— Что ж, и ради моих верных вассалов тоже… — говорил себе князь, готовясь претерпеть новые испытания и невзгоды. В такие минуты, хотя успокоения и не наступало, на душе у князя становилось светлее — будто ласковое сиянье заливало укрытые мглой небеса.

Сосновая галерея

Князь Асано предполагал при первой же встрече с Кирой переговорить о том злополучном случае с перестилкой татами. Поначалу он собирался высказать все свои претензии в самой жесткой форме, но, подумав о судьбе вассалов, решил, что необходимо смирить гордыню. Невозможность воплотить в реальное действие то, что представлялось ему правильным и справедливым, доставляла князю страдания. На службе князь держался спокойно и ровно, однако, что бы он ни делал, ко всему постоянно примешивалось чувство глубокой неудовлетворенности и досады. Состояние духа князя Асано можно было уподобить пауку, спускающемуся в пространстве по тончайшей нити: не за что зацепиться, негде остановиться и отдохнуть, а нить беспрестанно раскачивается из стороны в сторону. При виде верных вассалов, которые, похоже, втайне жалели его, он понимал, что сам виноват, но при этом в груди невольно вскипала ярость.

При осмотре резиденции послов князь встретился с главным церемониймейстером. Тот вел себя так, будто бы ничего не произошло, и князь, не в силах долее сдерживаться, собрался выложить начистоту все, что думает. Однако, вовремя спохватившись, он не забыл придать лицу учтивое выражение.