Ронины из Ако, или Повесть о сорока семи верных вассалах - [29]

— Ты, что ли, старая? — послышался звучный окрик.

Поскольку ответа не последовало, перегородку отодвинули изнутри.

— Ох! — прозвучал короткий удивленный возглас.

— Тихо ты! — грозным шепотом произнес ронин, занося меч.

В тусклом свете догорающего ночника из мглы весенней ночи проступили смутные очертания чьей-то головы, но на массивную башку Бокуана она была не похожа. Внезапно, словно выстрел из мушкета, распахнулось ночное кимоно с цветочным узором, и перед взором грабителя открылся пленительный торс молодой женщины. Лицо ее было бледнее бумаги, в глазах читался ужас.

— Где тут собачий лекарь? — сурово спросил Хаято, у которого от такого поворота событий сделалось очень скверно на душе.

— Мне деньги нужны, ясно? — пояснил он, опустив меч и уперев острие в циновку.

Ему было неловко за свою грубость и за то, как он напугал ни в чем не повинную хозяйку дома. Придав голосу большую уверенность, он, словно оправдываясь, добавил:

— Ну, так вышло. Очень нужны.

Что и говорить, ситуация была дурацкая, но после этих слов на мертвенно бледном лице Отики проступил легкий румянец, и она впервые отважилась пошевелиться, прикрыв руками обнаженную грудь. Тело женщины было белое и пышное, словно укутанные глубоким снежным покровом горные склоны.

— Подождите минутку, — с легкой улыбкой тихонько сказала она, приподняла матрас с циновки, вытащила из-под него кошелек и пододвинула к Хаято.

«Хоть он и храбрится, а, по всему видно, любитель, не профессионал», — пронеслась в голове у Отики отрадная догадка, словно солнечный блик, мелькнувший на глади вод в хмурый осенний день. Она уже не испытывала страха перед незадачливым разбойником. Аккуратно поправив разошедшиеся спереди полы кимоно, сквозь которые просвечивали колени, она села поудобней. Пока Хаято пересчитывал деньги, Отика пытливо поглядывала на него своими глазками цвета слабо заваренного чая, и взор ее словно ощупывал пришельца ласковыми касаниями.

— Такой молодой! — отметила она про себя.

Рука у юноши была белая, холеная, с длинными пальцами. В прорези капюшона виднелись красивые, удлиненного разреза глаза с пушистыми ресницами. Разбойнику было, наверное, лет на пять больше, чем Отике, но что касается возраста, благодаря приобретенному за последнее время жизненному опыту девушка могла считать себя намного старше. Она вдруг сообразила, что в кошелек, который она только что отдала грабителю, была вложена неприличная картинка. На мгновение кровь бросилась ей в лицо, но, оценив ситуацию, Отика успокоилась и еще больше осмелела.

Улыбнувшись своими пухлыми губками, она протянула руку к изголовью и вытащила длинную трубочку-кисэру. Интересно, что подумает юный грабитель, когда увидит сейчас ту картинку из кошелька? От таких мыслей ее охватило приятное возбуждение, смешанное со страхом. Ощущение было как после доброй порции сакэ: все члены будто онемели в истоме и тело налилось тяжестью. Она стала набивать чашечку трубки табаком, но пальцы были липкими от пота и не слушались. В полумраке весенней ночи молодая женщина замерла едва дыша, объятая сладким предчувствием.

Хаято наконец заметил сложенный листок, развернул и посмотрел. Отика подумала, что сейчас юный разбойник под своим платком должен измениться в лице. У нее даже засосало под ложечкой, а на губах невольно заиграла шаловливая улыбка. Разбойник выглядел озадаченным мальчиком, и ей хотелось спросить:

— Ну, знаешь, что это такое?

В смущении Хаято отбросил листок бумаги в сторону.

Всем своим видом показывая, что ему уже пора, он переложил деньги из кошелька себе за пазуху, вытащил воткнутый в циновку меч и стал вкладывать в ножны.

«Неужели уходит? Противный!» — подумала Отика, сдвигая полные колени.

В ее взоре, обычно таком нежном и томном, засветились недобрые огоньки. Однако Хаято этого не замечал. Не говоря ни слова, он отодвинул переборку и вышел в коридор. Только белое пятно — часть стены, освещенной неясным отблеском ночника — маячило перед глазами Отики. Она вскочила, будто кто-то дернул за шнурок, заставляя ее подняться с колен. Ночная мгла окутывала спящий дом, проникая, казалось, в плоть и кровь.

Легкие шаги незнакомца затихали где-то на нижних ступенях лестницы.

— Подождите! — крикнула Отика дрожащим голосом, пытаясь его задержать. Но для чего? Когда слова уже сорвались с уст, она поняла, что и сама не знает, зачем ей нужен этот разбойник. Она чувствовала, что лицо ее пылает, и задула фонарь, чтобы не выдать смущения. Все в комнате — от складной ширмы до мелких предметов туалета — исчезло из виду, смутно проступая сквозь тьму белесыми контурами. Мягкий и густой, как бархат, сумрак, заполнивший комнату, поглотил Отику. Сердце неистово билось в груди, словно у бегуна на финишной прямой. Отика в смятении безмолвно отодвинула сёдзи и сама выскользнула в коридор. Там тоже было темно, только у лестничного пролета, словно призрачное виденье, вырисовывался неподвижный силуэт мужчины. Лицо, обращенное к девушке, было обнажено — должно быть, незнакомец, собираясь уходить, успел сбросить свой капюшон.

Если бы Харунобу[42] взялся рисовать эту картину, он, должно быть, изобразил бы очаровательную парочку — юношу-