Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией - [135]

Лэйнг определенным образом смещает акценты, он ведет себя вполне в духе модной тогда леворадикальной критики общества, точно так же, как представители Франкфуртской школы или постструктурализма. Поскольку отчуждение для него – бесспорно отрицательный феномен, а безумие противоположно отчуждению, безумие начинает трактоваться им как событие, негативное в жизни общества, но позитивное для личности. Здесь дает о себе знать та связка марксизма и феноменологии/экзистенциализма, которую Лэйнг так удачно обозначает, используя термин «социальная феноменология».

Дело в том, что Лэйнг является критиком-экзистенциалистом. За его критическими обвинениями в адрес общества стоит убежденность в том, что по ту сторону тотальных институций, по ту сторону семьи и общества существует возможность подлинного бытия, подлинной личности и подлинной свободы. В этом моменте его анализ более философичен, нежели социален. Он допускает существование чего-то по ту сторону социальности, и это «по ту сторону» исключительно позитивно. Таким позитивом становится для него психическое заболевание.

Следует отметить, что здесь Лэйнг отрывается от своей первоначальной специальности и начинает романтизировать безумие, романтизировать, поскольку превращает его в концепт своей социальной феноменологии. Наивно было бы полагать, что Лэйнг не представляет, что означает психическое заболевание и какое страдание стоит за ним. Наивно было бы полагать, что для него оно совсем не окрашивается негативными чертами. Но в определенный момент своего творчества он превращается из психиатра в теоретика-философа, в теоретика-гуманитария, в борца и революционера, а гуманитарии, как известно, должны прибегать к абстрактным категориям. Безумие не становится для Лэйнга исключительно позитивной силой, просто оно превращается в инструмент теоретизации и отрывается от своих «практических корней». Такова цена и оборотная сторона его гуманитаризации.

Гуру и революционер

Для многих Лэйнг представлял собой образец не только носителя знания – психиатра, философа, теоретика культуры или социального критика, но и обладателя мудрости. Он писал и говорил так, как, казалось, может говорить только тот, кому хотя бы один-единственный раз приоткрылась потаенная истина. Леон Редлер подчеркивает:

…Для многих людей он был своего рода учителем, кем-то вроде гуру. Это не было тем, чего он открыто добивался, но мне не кажется, что он когда-либо от этого открещивался… И конечно же, он был своего рода мастером, ну знаете, как говорят… как говорят о мастере Дзен или адепте в традиции Дхармы. Одновременно, как и другие похожие личности, не принадлежащие к ограниченной официальной традиции, он все время стремился показать людям противоречия. Но если некто является сведущим в каких-то вопросах, чем больше он стремится вскрыть в них противоречия и избавить других от иллюзии того, что он является великим специалистом, тем больше он подтверждает тот факт, что ему есть чему научить[517].

Этот статус мастера, статус гуру впервые закрепляется за Лэйнгом где-то около 1963 г. и в дальнейшем лишь идет его упрочение. Тому было несколько предпосылок. Во-первых, представленное в «Разделенном Я» понимающее описание опыта шизофреника способствовало признанию Лэйнга в кругу психически больных: те, кто тогда был обладателем такого диагноза, увидели в этой книге поразительное понимание их мира и переживаний. Слова «этот парень понимает, что со мной происходит», стали нередко произноситься в адрес Лэйнга. Во-вторых, надо признать, что Лэйнг обладал уникальным психотерапевтическим мастерством, он общался с другими людьми, совершенно не замечая расстояний и барьеров. Он был психиатром, который для больных никогда психиатром не был. Он всегда был естествен и оставался своим в доску парнем. В-третьих, те идеи, которые высказывал Лэйнг, были для психиатрии новы и нетрадиционны. Принесенные им экзистенциализм и феноменология, накладываясь на ожидания и чаяния эпохи, становились чем-то вроде дуновения свежего воздуха, и эта легкость, эта человечность и романтизм манили и вели за собой.

Сочетание первого и второго с третьим и способствовало тому, что Лэйнгу начинали доверять и верить тому, что среди многих голосов шестидесятых слушали преимущественно его голос. К тому же увлечение ЛСД и близость к кругам контркультуры подкрепляло его статус вождя шестидесятых, и постепенно к концу этого десятилетия о нем заговорили как об идоле контр культуры, как о гуру.

Тут есть и еще один маленький, но немаловажный нюанс, в котором немалую роль сыграла философия. Лэйнг, как мы помним, строил свои идеи и, что еще важнее, свою терапевтическую практику на основании не догм или психиатрических допущений, а с опорой на философскую онтологию бытия, индивида или общества. Он никогда не использовал в своей практике готовый набор приемов или связей. Можно сказать, что его практика и идеи опирались на его уникальное мировоззрение, мировоззрение во многом являющееся философским, в котором Гуссерль переплетался с Хайдеггером, Сартром, Бинсвангером, Кантом, Ницше, Кьеркегором, Фрейдом и др. Вследствие такой онтологической укорененности идей и практики возникало ощущение, что они (эти идеи, и эта практика) исходят из самого бытия, основываются на чем-то фундаментальном и основательном, чем-то, что открывается Лэйнгу. Именно такую роль сыграло для Лэйнга хорошее знание онтологических философских поисков.