Ромул Великий - [16]

Эмилиан. Что ты сделал, чтобы твой народ не оказался под пятой германцев?

Ромул. Ничего.

Эмилиан. Что ты сделал, чтобы Рим не был унижен, как я был унижен?

Ромул. Ничего.

Эмилиан. Как же ты думаешь оправдаться? Ты обвиняешься в измене родине.

Ромул. Не я изменил родине. Рим сам себе изменил. Он знал правду, а предпочел силу. Он знал человечность, а предпочел тиранию. Он вдвойне унизился — перед самим собой и перед народами, которые оказались в его власти. Ты стоишь у призрачного трона, Эмилиан, у трона римских императоров, и я последний, кому он достался. Я хочу раскрыть тебе глаза, чтобы ты взглянул на этот трон, на эту гору нагроможденных черепов, на потоки крови, дымящиеся на его ступенях. Какого ты ждешь ответа с вершины гигантского здания римской истории? Глядя на твои раны, что может сказать император, восседающий над трупами своих и чужих сыновей, над гекатомбами жертв, сваленных к его ногам, павших на войнах во имя чести Рима и на аренах на потеху Риму? Рим ослабел, это старик, едва держащийся на ногах, но вина с него не снята, и преступления ему не отпущены. Этой ночью пришла пора. Сбылись проклятия, которые посылали Риму его жертвы. Ненужное дерево валят. Топор ударил пo стволу. Идут германцы. Мы проливали чужую кровь, теперь приходится платить собственной. Не отворачивайся, Эмилиан, не прячь глаз от того, кто обнажил перед тобой давние грехи нашей истории, еще более страшные, чем твои раны. Речь идет о справедливости, за которую мы пили. Теперь ты мне отвечай: есть у нас право защищаться? Есть у нас право на большее, чем быть просто жертвами?

 Эмилиан молчит.

Ты молчишь.

 Эмилиан медленно отходит к тем, кто с трех сторон окружил императора.

Ты снова с теми, кто, как воры, забрались ко мне этой ночью. Поговорим начистоту. Да не будет отныне меж нами и тени лжи и тени притворства. Я знаю, что вы прячете под черными плащами, я знаю, к чему потянулись теперь ваши руки. Но вы просчитались. Вы надеялись расправиться с безоружным, а я поражаю вас силой правды и пронзаю острием справедливости. Не вы на меня напали, я нападаю на вас. Я не обвиняемый, я вас обвиняю. Защищайтесь! Разве вы не знаете, перед кем стоите? Я сознательно погубил родину, которую вы хотите защищать. Я ломаю у вас под ногами лед, я выжигаю из земли ваши корни. Что же вы молча жметесь у стен, бледные, как зимняя луна? Вам надо выбирать — убейте меня, если уверены, что я неправ, или сдайтесь германцам, если поняли, что у нас нет больше права защищаться. Отвечайте!

 Они молчат.

Отвечайте!

Эмилиан (высоко заносит кинжал). Да здравствует Рим!

 Выхватывая кинжалы, все медленно подходят к Ромулу. Он неподвижен и невозмутим. Кинжалы занесены над ним. В это мгновение из глубины сцены раздается оглушительный, полный ужаса крик: «Германцы!» Все в панике обращаются в бегство, кто через окна, кто через двери. Император по-прежнему неподвижен. Из глубины сцены появляются бледные от ужаса Пирам и Ахилл.

Ромул. Где же, однако, германцы?

Пирам. В Ноле, ваше величество.

Ромул. Зачем же тогда кричать? Выходит, здесь они будут только завтра. В таком случае, я иду спать. (Встает.)

Пирам. Как вам будет угодно, ваше величество. (Снимает с Ромула императорскую тогу, лавровый венок и халат.)

Ромул (намеревается лечь. Вдруг настораживается). Ахилл, у меня еще кто-то лежит возле кровати.

 Ахилл подносит светильник.

Ахилл. Это Спурий Тит Мамма, ваше величество. Он храпит.

Ромул. Слава богу, наконец-то рекордсмен заснул. Не будем его тревожить. (Перешагнув через префекта, укладывается в постель.)

 Пирам гасит светильник и вместе с Ахиллом уходит в темноту.

Ромул. Пирам!

Пирам. Что, ваше величество?

Ромул. Когда германцы явятся, пусть войдут.

Действие четвертое

 Утро следующего за Мартовскими Идами дня четыреста семьдесят шестого года. Кабинет императора, как и в первом действии. Над дверью в глубине сцены одинокий бюст короля Ромула, основателя Рима. У двери, ожидая импера ра, стоят Ахилл и Пирам.

Ахилл. Какое прекрасное свежее утро.

Пирам. Не пойму, как в день всеобщего заката могло взойти солнце?

Ахилл. Даже на природу уже нельзя положиться.

 Молчание.

Пирам. Шестьдесят лет, при одиннадцати императорах, мы служили Римской империи. Исторически необъяснимо, что еще при нашей жизни она перестанет существовать.

Ахилл. Я умываю руки. Я честно исполнял свои обязанности.

Пирам. Мы были во всех отношениях единственными устойчивыми столпами империи.

Ахилл. Когда нас не станет, по праву скажут: античности пришел конец.

 Молчание.

Пирам. Подумать только, наступит время, когда будут говорить не по-латыни и не по-гречески, а на каком-то немыслимом языке, вроде германского.

Ахилл. Представить себе, что главари германцев, китайцев и зулусов, чей культурный уровень в тысячу раз ниже нашего, берут бразды мировой политики. Anna virumque cano. Я всего Вергилия знаю наизусть.

Пирам. А я Гомера. Mehnin aeide thea.

Ахилл. Так или иначе, нас ждут ужасные времена.

Пирам. Да, мрачная эпоха средневековья. Не хочу быть пессимистом, но, по-моему, от нынешней катастрофы человечество уже никогда не оправится.

 Входит Ромул в императорской тоге и лавровом венке.