Ромэна Мирмо - [72]

Когда Ромэна Мирмо бывала одета и готова, она выходила из дому. Быстрым, как бы автоматическим шагом она спускалась с лестницы, пересекала холл, коротко отвечала на приветствия синьора и синьоры Коллацетти, потом направлялась к месту, намеченному ею как цель прогулки. Эта прогулка длилась до завтрака. Ромэна совершала ее обыкновенно пешком или в трамвае. Ей нравилось сталкиваться, на улицах и в вагонах, с незнакомыми людьми. Ее интересовали их лица, их движения. Она старалась угадать их положение или профессию, представить себе их желания и заботы, принять участие в их предполагаемой жизни. Эти люди составляли ей общество. Они вторгались в ее одиночество. Соприкасаясь с ними, Ромэна забывала самое себя. Они не давали останавливаться ее мыслям, предлагали ей предметы для размышления, за которые она жадно хваталась; еще вчера она бы со скукой отвернулась от них, а теперь искала их нетерпеливо.

Эта же потребность в занятости, в дисциплине заставила ее принять для своих римских прогулок строгий план, которому она и следовала в точности. Ромэна распределила, таким образом, заранее известное число своих утр и дней. Вечера же она посвящала ведению подробного и точного дневника этих прогулок. Далеко за полночь, склонившись над столом, она писала, лихорадочно трудясь, добровольно и бесцельно, потому что листы эти, ни для кого не предназначавшиеся, она часто рвала, едва их дописав. Они были ей нужны потому, что помогали ей сосредоточить и подчинить свои мысли, давали им пишу. Описания церквей, музеев, картин и статуй, которые она таким образом составляла, не сопровождались никакими личными рассуждениями. Эти страницы были строго объективны. Они приносили Ромэне то же самозабвение, которого она с упрямой настойчивостью искала в физических упражнениях, в материальных заботах. Что ей было нужно, так это насколько возможно не сознавать себя. Она была словно человек, идущий над страшной стремниной, по туго натянутому канату, и который, закрыв глаза, чтобы не кружилась голова, доверяется инстинкту самосохранения, сполна овладевающему нами в часы опасности.

Ромэна Мирмо чувствовала необходимость расточаться. Жизнь в Риме благоприятствовала такому уходу от самой себя. Благодаря своим красотам, своим контрастам, своей то величественной, то красочной живописности, древний латинский город, больше, чем какой-либо другой, богат зрительной занимательностью, изобилует всякого рода неожиданностями. С детских лет Ромэна Мирмо, под влиянием отца, приучилась смотреть и наблюдать. Она умела ценить зримое и уходить в созерцание. Эту склонность в ней еще более развила ее жизнь на Востоке. В новой стране, куда она переселилась, ей было на что глядеть, и Дамаск послужил для нее отличной школой объективизма. Одинокая и замкнутая жизнь, которую она там вела, делала ее все более и более чуткой к зрелищу окружающего. Теперь, при переживаемом ею кризисе, эта чуткость оказывала ей немалую помощь. Ромэна обладала редкой способностью целиком сосредоточивать внимание на представавших перед нею образах и с тем большим напряжением воли старалась удерживать их в памяти, что инстинктивно видела в этом лучший способ дать улечься перенесенному ею нервному потрясению.

Это нагромождение образов, воспринимаемых Ромэной, служило для нее благотворным укрепляющим средством, необходимость которого она сознавала сама. Последовательно напечатляясь, они застилали жестокое и зловещее видение, тайно обитавшее в памяти Ромэны. И она старалась непрерывно обновлять эти образы, побуждая себя улавливать их с полной отчетливостью и методически распределять в воспоминании. В это усилие Ромэна вкладывала какое-то безучастное, но ревностное любопытство и эгоистическую требовательность. Из своих прогулок по улицам, из посещения церквей и музеев она не извлекала никакого личного удовольствия. Она выполняла это как своего рода терапию, как лечение, которому следовала строго и тщательно и которое поддерживало ее в состоянии телесного и умственного возбуждения, по ее мнению, полезного и нужного.

Чтобы утолить эту потребность в движении, Ромэне было мало даже Рима, и несколько дней она посвятила загородным экскурсиям. Установившаяся великолепная погода благоприятствовала этим поездкам. Так, Ромэна побывала во Фраскати и на озере Неми, в Остии[54], в Тиволи, на вилле д'Эсте.

* * *

Она очень часто бывала на вилле д'Эсте с отцом. Месье де Термон любил эти пышные, запущенные и печальные места, и самый день, когда Ромэна собралась в дорогу, был как раз такой, какие нравились месье де Термону, один из тех слегка мглистых осенних дней, когда краски глохнут и очертания смягчаются, когда все окутывается тишиной, когда трепет листвы и журчание вод звучат бесконечно нежно.

Ромэна не стала бороться с этой окружавшей ее негой. Успокоенная живою близостью воспоминания об отце, возвращавшего ее к прошлому и отдалявшего от теперешних ее забот, она немного ослабила непрерывный надзор за своими мыслями, оборонительное напряжение ума, в котором настороженно жила последнее время. Когда она вошла в сады, это чувство облегчения в ней еще более усилилось. Облокотясь о балюстраду высокой террасы, господствующей над последовательными ярусами садов, Ромэна впервые почувствовала себя вдруг освобожденной от угнетавшего ее душевного оцепенения. Доносившееся до нее снизу тихое журчание вод убаюкивало ее. Ей казалось, будто она проникла в гармоническое, спокойное убежище, где ей уже не нужно больше остерегаться самой себя. Это чувство покоя и свободы было ей так дорого, что она легкой и беспечной поступью сошла по склонам и по лестницам, ведущим в нижнюю часть садов д'Эсте. Так она дошла до перекрестка, где растут вековые кипарисы. К одному из них она прислонилась.