Ромен Кальбри - [65]
Когда первый порыв радости прошел и мы немного успокоились, мне пришлось рассказать обо всем, что случилось со мной после того, как я расстался с Дьелеттой. Но мне не терпелось узнать, каким чудом погибший господин Биорель вдруг оказался живым, как он очутился среди друзей, и я постарался поскорее закончить свой рассказ.
История господина Биореля была довольно проста.
Когда он возвращался с острова Грюн, его лодку перевернуло шквалом, но ему удалось усесться верхом на ее киль. Потом его подобрало трехмачтовое судно, плывшее из Гавра в Сан-Франциско. Капитан судна, пославший за ним шлюпку в море и спасший его от гибели, не захотел, однако, заходить в промежуточный порт, чтобы высадить его там, и господину Биорелю волей-неволей пришлось отправиться в Калифорнию, то есть пуститься в путешествие на целых полгода, если какое-нибудь встречное судно не отвезет его раньше на родину. Однако такого случая не представилось. С мыса Горн он послал нам письмо, но оно, видимо, так и не дошло до Франции. После прибытия в Сан-Франциско господину Биорелю пришлось пересечь Америку через прерии, и только два месяца назад он вернулся во Францию…
Я так и не сделался моряком.
Мой дядюшка, живший в Индии, умер — вот почему в нашей семье носили траур. Он оставил после себя такое крупное наследство, что оно обогатило всех его родственников.
Господин Биорель пожелал взять меня к себе, чтобы я закончил у него свое образование, а Дьелетту отдали в пансион.
О том, как хорошо она усвоила все, чему ее учили, о том, какая она прекрасная жена и чудесная мать, вы можете судить сами: она скоро вернется домой с нашими двумя малышами — сыном и дочкой. Мои дети любят господина Биореля, как родного дедушку, и каждый день навещают его в Пьер-Ганте.
Хотя я так и не отправился в плавание, я по-прежнему горячо люблю море и все, что связано с ним. Из тридцати судов, которые ежегодно отправляются на рыбный промысел в Ньюфаундленд, шесть принадлежат мне.
Мама не захотела покинуть Пор-Дье и живет в нашем старом домике. Мне пришлось уже два раза чинить «рубку», чтобы все оставалось в ней, как прежде. На картине, которая висит у нас в доме, изображен этот самый домик. Его нарисовал наш большой друг Люсьен Ардель. Он каждый год приезжает к нам погостить месяца на два и, как ни старается, не может найти в нашей округе жандарма, который согласился бы его арестовать.
Господин Биорель еще бодр, хотя ему уже минуло девяносто два года. Годы не ослабили его здоровья, не помрачили его светлого разума. Он сгорбился, но сердце у него по-прежнему молодое, доброе. Посаженные им деревья разрослись, и часть острова, защищенная от ветра, покрыта густым лесом. На западном склоне так же пасутся черные барашки, бродят коровы бретонской породы и прыгают кролики.
Чайки по-прежнему кружат над скалами, а когда они начинают громко кричать, Суббота, такой же здоровый и крепкий, как в те времена, когда предлагал мне выпить с ним рюмочку, никогда не забывает спросить меня:
— Ромен, ты слышишь: «тскуи, куак, куак?» Скажи-ка, что это значит? — и начинает громко хохотать.
Но если господин Биорель, который за последнее время стал туговат на ухо, посмотрит на нас с недоумением, Суббота снимает с головы шерстяной колпак и уже серьезно говорит:
— Нехорошо смеяться, Ромен, над нашим добрым хозяином. Никогда не забывай, что только благодаря ему из тебя вышел человек.
И это сущая правда.
Наследство индийского дядюшки пришлось мне, конечно, весьма кстати, но совершенно очевидно, что, не будь господина Биореля, его уроков, примера всей его жизни, его забот о моем воспитании и образовании, его мудрых советов, я был бы теперь только богатым крестьянином и никем больше, потому что не деньги красят человека.
