Романы. Рассказы - [39]

— Двинемся к морю, там теплее, легче будет переносить зиму, — наконец предложил он. — А там видно будет. В нашем положении каждый выигранный день — это победа. Когда-нибудь должна же кончиться эта проклятая война.

— Что-то не видать конца, — вздохнул Мазманян. — Но ты прав, Гугас: за жизнь нужно бороться, умереть легче всего…

В темную, дождливую ночь снялись с лагеря и пустились в путь. Дорога стала скользкой, местами совсем непроходимой. Мутные потоки, бурля, неслись с гор, смывали тропинки, иногда катили громадные камни. На каждом шагу грозила опасность свалиться в пропасть или быть раздавленным. Люди шагали и темноте молча, каждый уносил с собой воспоминания о родных местах, веселые или печальные. Все осталось позади: семья, дом, маленькие и большие радости. Все это погибло безвозвратно. А что ожидает впереди? Неизвестность! Карабкайся по скалам, по которым и зверю трудно пройти, прячься от людей, убивай, чтобы не быть убитым. За что? Кто ответит на эти вопросы? Мир велик, а людям тесно… Непонятны законы жизни…

На шестые сутки, мокрые до нитки, все в липкой грязи, бойцы Гугаса свернули к дороге. Там жилища, тепло, там жизнь, но там же и смерть.

Везде развалины. Армяне словно исчезли с лица земли. А к туркам идти нельзя: опасно. Под проливным дождем костер не разожжешь, а сырость и холод пронизывают все тело, хочется согреться, высушиться, выпить кружку горячей воды.

Многим в отряде уже все опротивело, они готовы тут же лечь и не вставать. Пусть смерть, — не все ли равно, умереть сейчас или днем позже, и так все потеряно, нет никаких надежд на будущее. Даже молодой Завен, отважный разведчик, и тот сдал. Он весь измазан грязью, руки его опухли, кожа на них потрескалась. Завен на каждом шагу спотыкается, вот-вот упадет и, как выбившийся из сил верблюд, больше не встанет. Гугас все это видит, ему жаль своих боевых товарищей, но что он может сделать для них? Остановиться на отдых — значит потерять время, да под дождем все равно не отдохнешь.

Наконец сделали короткий привал. Усталые люди лениво жевали покрывшиеся плесенью лепешки. А через день-другой кончатся и лепешки. Тогда ко всем мучениям прибавится еще и голод.

— Вот что, друзья, — начал тихо Гугас, — я знаю, что вам очень тяжело, а впереди еще долгая дорога, голод, опасности, может быть, даже смерть. Все же идти нужно. Неужели после стольких скитаний мы опустим руки? Нет, мы с вами не слабые люди и не сдадимся. Мы должны жить — хотя бы для того, чтобы рассказать миру о том, что увидели, пережили. Ошибаются турки, всех нас они не уничтожат. Кто знает, может быть, нам с вами суждено жить в дни, когда армяне тоже приобретут самостоятельность. Это не пустые мечты, я верю в силу нашего народа, знаю, что русские смирят наших врагов и протянут нам руку помощи…

Слова Гугаса ободрили людей, лица их прояснились… Бойцы унеслись мыслями в то прекрасное будущее, о котором так хорошо говорил неутомимый Гугас.

— Я не хочу умирать только потому, что так хочет мой враг, — продолжал Гугас. — Наоборот, докажем, что мы сильнее его, хоть нас и осталось мало. Будем бороться до последней капли крови. А теперь пора в путь. Вставайте!

Все с трудом, опираясь на руки, поднялись, только один пожилой боец остался лежать с закрытыми глазами.

— Вставай, Мовсес! Дай мне руку, помогу, — подошел к лежащему Гугас.

— Прости, Гугас, но я больше не ходок. — тяжело дыша, сказал Мовсес. — Оставьте меня здесь!

— Что ты, что ты! Мы с тобой еще походим. Скоро дойдем до синего моря: там и солнце греет, и ветерок ласковый дует…

Гугас нагнулся к Мовсесу, взял его за плечи, приподнял и поставил на ноги. Больной пошатнулся и опять упал на мокрую землю.

— Носилки, ребята! Живо! Соорудите носилки из веток, — приказал Гугас, и люди, еле державшиеся на ногах, поспешили выполнить его приказание.

— Мы сейчас уложим тебя на носилки и понесем с собой. Денек-другой полежишь — и все пройдет, — говорил ласково Гугас Мовсесу, но тот лежал безучастно.

Больного уложили на носилки и потащили с собой.

На второй стоянке Мовсес совсем ослаб, он часто впадал в забытье, а когда партизаны поднялись, чтобы идти дальше, он поманил рукой к себе Гугаса.

— Я уже не жилец. Не мучь людей зря, просто пристрели меня! — прошептал он и отвернулся.

Гугас задумался. Нести Мовсеса не было сил. Но как оставить? У кого поднимется рука убить своего боевого товарища?

— Хачик, давай вместе! А ну, ребята, помогите поднять Мовсеса. Дойдем до привала — отдохнем.

К вечеру Мовсес скончался. Партизаны вырыли яму и похоронили товарища.

— Хорошо Мовсесу! Умер и избавился от мучений, сейчас ему ничего не страшно. Чья же очередь? — как бы про себя сказал Завен.

— Если ты будешь хныкать, то я могу отправить тебя вслед за Мовсесом! — Гугас сердито посмотрел на Завена. — Марш вперед! Бери на плечи винтовку Мовсеса, она еще нам пригодится.

Завен покорно взял винтовку и, шатаясь, поплелся за остальными.

На следующий день отряд вышел к кустарнику, которым были покрыты все холмы на сотни километров. Тут росли дикие апельсины и лимоны, кизил, райские яблоки. По мере приближения к морю климат становился мягче, хотя мелкий дождь по-прежнему моросил не переставая. Случайно отряд набрел на пещеру. Дождь туда не проникал, земля была сухая. Развели костер, вскипятили воду, начали сушиться. Мазманян пошел на охоту. Он притащил большого зайца и с десяток куропаток. Плотно пообедав, легли спать; только один Хачик остался охранять ход в пещеру.