Романы. Рассказы - [204]

— Может быть, стоило бы вручить копию этого письма местным журналистам, работающим на нас, чтобы они хотя бы намекнули на первых порах о существовании подобного соглашения между французами и русскими? — спросил Дитрих. — Сейчас это покажется более правдоподобным: ведь во французской прессе раздаются голоса в пользу переговоров с Кремлем. В Париже всерьез поговаривают о поездке в Москву известных русофилов Эррио и Пьера Кота. Учтите, наши люди уже сейчас могут вывести на улицу несколько тысяч человек!

— К этому вопросу мы еще вернемся, когда Соковский сообщит нам, какое впечатление произведет письмо во дворцовых кругах.

— Об этом нетрудно догадаться: в любом конце мира монархи смертельно боятся большевиков, — сказал Соковский. — У меня есть другое предложение. Не лучше ли выбрать более короткий путь — убрать премьера и одним махом разрешить все проблемы?

— Нет, в Берлине считают, что к этому нужно прибегать в самом крайнем случае, когда исчерпаны все другие меры!.. Лично я вполне согласен с такой установкой, для спешки у нас нет особой надобности, — сказал фон Болен. Наступила короткая пауза, — видимо, он размышлял о чем-то. — Впрочем, вы, кажется, правы, дорогой Иоганн: стоит сказать журналистам о существовании такого письма, не раскрывая, разумеется, его содержания. Пусть строят всякие догадки и пишут об этом… Скажите, Соковский, вы успели прибрать к рукам нужных людей в здешней полиции? Я интересуюсь этим на тот случай, если возникнет необходимость в организации демонстрации со всеми последствиями…

— Что за вопрос! Не только в полиции, но и в генеральном штабе армии у нас свои люди, готовые действовать по нашему первому сигналу… Я в жизни не встречал более алчных и продажных людей, чем в этой стране. Здесь за деньги можно купить не только чинов полиции, но и самого короля вместе с королевой, — вопрос в цене! — позволил себе пошутить толстяк Соковский.

— Итак, мы обо всем договорились, — снова заговорил фон Болен. — У меня к вам обоим одна-единственная просьба: постарайтесь, чтобы наши люди не вели себя здесь все-таки слишком вызывающе. Нам ни к чему раздражать местное население.

Скрипнуло кресло, — видимо, приезжий гость встал, встали и остальные.

— Не беспокойтесь! Все будет сделано, и мы уверены, что в Берлине нами будут довольны! — поспешил заверить фон Болена Дитрих.

— Вот и отлично… Кстати, Дитрих, кто эта девушка, которая гостит у вас по субботам и воскресеньям? — спросил фон Болен.

— Немка от смешанного брака. Родилась в Чехословакии, учится в Сорбонне.

— Думаете, у нее все в порядке?

— Абсолютно уверен.

— Не интересовались, как она очутилась здесь?

— Приехала для участия в археологических раскопках, которые ведет профессор Николаи.

— Это не тот ли профессор, который разглагольствовал не так давно о демократии и праве каждой нации выбирать себе способ управления по своему усмотрению?

— Он самый! — ответил за Дитриха Соковский.

— Значит, жив еще! Жаль, очень жаль… Лучше было бы прочитать сообщение о его скоропостижной кончине! — Фон Болен расхохотался.

Рассмеялись и те двое, Соковский сказал:

— Мы об этом подумаем.

От этих слов у Лизы даже дыхание перехватило. Внизу опять перешли на шепот, потом все стихло, гости и хозяин ушли. Но она была слишком возбуждена услышанным, чтобы заснуть. Сообщить бы обо всем «отцу», чтобы наши вовремя разоблачили фальшивку… Но как? Единственная возможность — ехать в Париж как можно быстрее. Нет, и это не годится: отъезд раньше времени может вызвать подозрения, и так фон Болен интересовался ею. Она ведь ни разу не заикалась, что собирается скоро уезжать. Если бы срочная телеграмма, вызов… К сожалению, некому послать такую телеграмму.

Утром в воскресенье, когда в доме все спали, Лиза сама приготовила для детей завтрак и позвала их в столовую. На столе лежал лист бумаги. Лиза бросила на него быстрый взгляд и успела прочитать заголовок: это была та фальшивка, о которой шла речь вчера ночью.

Как, почему такая сверхсекретная бумага очутилась на столе? Забыли случайно или оставили с определенным умыслом? Неужели ее заподозрили в чем-то? Она, кажется, не давала никакого повода для этого, так в чем же дело? Все это молнией пронеслось в голове Лизы… Конечно, было бы очень эффектно — приехать в Париж и положить на стол бумагу, сфабрикованную в Берлине. Не только рассказать словами о готовящемся заговоре, но и доказать это документом. Соблазн велик, что и говорить. Однако не надо забывать, с кем имеешь дело. О забывчивости таких прожженных людей, как эти, и речи быть не может, — тут явная ловушка. Малейшая оплошность, один неосторожный шаг, и все пропало — погибнешь сама и дело погубишь.

Лизе, как сквозь сон, послышался голос мальчика:

— Фрейлейн Марианна, на столе какая-то бумага! — Он потянулся, чтобы посмотреть.

— Подожди, Пауль, — остановила его Лиза, — разве ты не знаешь, что чужие бумаги читать не полагается? — Она накрыла листок салфеткой.

Накормив детей, Лиза повела их гулять…

Время бежало быстро, до начала занятий в университете оставались считанные дни, — пора было собираться домой. Лиза поехала за город, на раскопки, чтобы попрощаться с профессором Николаи. Всю дорогу она думала о том, что следует предупредить ученого о грозящей ему опасности — посоветовать уехать отсюда куда глаза глядят. Нет, делать это ей, Лизе, нельзя ни в коем случае. Профессор первым делом спросит ее, откуда она знает о том, что ему, человеку абсолютно мирной профессии, грозит опасность. Ясно, что Лиза не сможет дать удовлетворительного ответа. Тогда он посчитает ее за сплетницу, интриганку, может подняться шум, история эта дойдет до ушей фашистов, и они поймут все… Помочь профессору необходимо: приехав в Париж, она попросит Василия или самого «отца» найти способ и спасти его. Они такой способ найдут!..