Романовы в дороге. Путешествия и поездки членов царской семьи по России и за границу - [39]
Часто устраивались торжественные мессы, – по поводу религиозных праздников, в честь дней рождений монархов и военных побед. Например, в начале апреля «проходило в здешней соборной церкви торжественное, благодарное молебствие по случаю блистательных успехов императорского оружия в Италии и благополучного восстановления тишины в Королевстве Обеих Сицилий», на котором присутствовали коронованные особы, дипломаты и министры. «Все войска, построенные в параде на главной площади, производили ружейный залп: а из крепости воспоследовало в ответ на оный 100 пушечных выстрелов. Ввечеру весь город был освещен по произвольному желанию жителей», – сообщала газета «Русский инвалид». Так же торжественно прошло 22 апреля молебствие «по случаю восстановления тишины и спокойствия в Пьемонте»{329}.
В дневниковых записях Коста ежедневно пунктуально отмечал погоду. Ее приходилось учитывать при проведении различных мероприятий, например, военных парадов. Смотры парадов проходили часто, устраивали их на Капуцинской площади, уже в 1822 г. переименованной в площадь Конгресса. Одним из любимых развлечений жителей Любляны того времени, в которых принимали участие и высокие гости, были прогулки на лодках по реке Люблянице, пикники на лоне природы. Лодки вмещали от 7–8 до 20–24 пассажиров. На них устанавливали деревянные крыши, столы и стулья. Иногда на соединенных вместе нескольких лодках настилали пол и устраивали балы. Крупнейшим в то время был фрегат с пушками, рассчитанный на 40–50 человек. Гребцы на нем были одеты в матросскую форму. Во время прогулок на лодках играла музыка, а иногда и устраивались фейерверки. В 1828 г. из-за частых несчастных случаев подобные развлечения на лодках были запрещены{330}.
Согласно сообщениям австрийской прессы и воспоминаниям ряда горожан, российский император любил длительные прогулки по городу и его окрестностям. В прогулках по Латтермановым аллеям часто к нему присоединялся неаполитанский король, а иногда и австрийский император, и монархи продолжали обсуждение государственных дел{331}. Погода во время конгресса в Любляне стояла на удивление теплая, было много солнечных дней. Впоследствии ее назвали «погодой трех императоров».
Коста отмечал в дневниковой записи от 14 января: «Из присутствующих здесь монархов наибольший интерес у местных жителей вызывает Его Вел. Император Александр. По своему обыкновению, он часто ходит по городу и окрестностям в простой городской одежде и расспрашивает обо всем, что кажется ему важным или интересным. Даже наш крайнско-славянский диалект он не оставил без внимания»{332}.
Почти через 40 лет по прошествии Лайбахского конгресса русский славянофил И. С. Аксаков встретил в Мариборе пожилого чиновника-словенца, сохранившего яркие впечатления об этом событии. По воспоминаниям Аксакова, «он очень хорошо помнил Лайбахский конгресс и рассказывал разные анекдоты об Александре […] Он был здесь очень популярен, был самый доступный, обходительный и человечный из всех монархов […] Все офицеры русские, вся его свита недели через две свободно понимали краинцев, а они – русских»{333}.
Александр выказывал живейший интерес к культуре и научным изысканиям краинцев, – как немцев, так и словенцев. Так, например, когда профессор анатомии Антон Мелцер преподнес в дар российскому императору изобретенный им медицинский инструмент и брошюру, описывающую его применение, Александр в ответ одарил его «усыпанным бриллиантами кольцом»{334}. 19 апреля Коста записал: «Как автор трех романсов из истории российского государства, которые в рукописи были переданы князем Волконским Императору Александру, я (Х. Коста) получил сегодня переданный Его Вел. через адъютанта дар – 25 золотых дукатов с устным добавлением, что Его В. Император всех русских милостиво соблаговолил принять посвящение тех романсов»{335}. Возможно, эти романсы, посвященные российскому императору, и стали причиной того, что заподозренному австрийскими властями в неблагонадежности Косте так и не удалось опубликовать свой дневник. В 1825 г. Коста отдал рукопись для цензуры, но ее и не опубликовали, и не вернули, несмотря на все запросы автора (последний он отправил в 1846 г.). Впоследствии дневник был восстановлен дочерью Косты, пианисткой Корнелией Шолльмайер, которой, впрочем, также не удалось его опубликовать{336}.
Некоторые дворяне из свиты императора имели контакты с представителями словенской интеллигенции и обсуждали с ними вопросы, касающиеся близости словенского и русского языков. Словенский национальный деятель филолог Я. Зупан, изучавший в 1821 г. русский язык, опубликовал в 1831 г. в газете «Illyrisches Blatt» (приложение к «Laibacher Zeitung») свои воспоминания об одной из таких бесед. «Автору этих строк во время Люблянского конгресса князем П. Л. [вероятно, это был Петр Лопухин. – Л. К.], представителем одного из известнейших княжеских родов России, было высказано мнение, что краинский язык является испорченным славянским наречием. Будучи уязвлен в таком щекотливом вопросе […] я возразил, хотя и взволнованно, но с почтением, подобающим такому оппоненту: «Позвольте, Ваша Светлость! Смею ли я предложить несколько вопросов в ответ? […] Какое из ныне употребляемых славянских наречий должно считаться наименее испорченным? Разве не то, которое наиболее близко церковно-славянскому?» Князь: «Само собой разумеется». Я: «Ну так как по-русски
