Роман Виолетты - [24]

— Я вольна выбирать? — спросила Флоранс.

— Разумеется, как вам будет угодно, — ответила графиня.

— Отлично! Что скажете, если я возьму вот этот одеколон от Фарина?

— Тут я не советчица, берите все, что вам по вкусу.

Флоранс щедро выплеснула воду из огромного графина в изящное биде из севрского фарфора, умелой рукой подмешала туда четверть флакона одеколона и, встав на колени рядом с биде, взяла с мраморной столешницы губку.

— Надеюсь, — сказала она, — вы позволите помочь вам; только что вы прислуживали мне, теперь мне быть вашей служанкой.

Вместо ответа графиня, переступив через биде, устроилась сверху.

— Ну, за чем же дело стало? — произнесла графиня с улыбкой.

— Я любуюсь вами, любовь моя, — сказала Флоранс, — вы великолепны.

— Тем лучше для вас, — произнесла графиня, — ведь все это ваше.

— Что за дивные волосы! Какие зубы, какая шея! Дайте расцеловать эти бутоны у вас на груди. Мне страшно раздеться перед вами; я знаю, вы сочтете меня безобразной; какая атласная кожа! Я буду глядеться сущей негритянкой; а эти огненного цвета волосы! Какое чудо! Рядом с вами я покажусь совершеннейшим угольщиком.

— Замолчи, насмешница, и не томи меня; волосы огненного цвета оттого, что дом загорелся… потуши пожар… потуши…

Флоранс просунула губку между бедер графини, и первое же легкое влажное прикосновение исторгло из графини стон сладострастия.

— Разве я коснулась тебя рукой? — спросила Флоранс.

— Пока нет, но, если это произойдет, не надо тревожиться.

Флоранс еще два-три раза провела губкой по дорожке, проложенной в глубине тесной долины наслаждений, затем губку отбросила и начала растирать рукой.

Графиня наклонилась к искусной массажистке; их уста слились; она обхватила актрису обеими руками и, внезапно поднявшись и не отрывая рук от ее плеч, оказалась, мокрая и благоухающая, вровень с ее губами.

Флоранс хватило времени лишь на то, чтобы прошептать: «Спасибо!» Она тут же прижалась ртом к устам еще более благоуханным, чем те, что целовала раньше, к устам, столь неожиданно оказавшимся перед ней, и, оставаясь на коленях, подталкивала пятившуюся перед ней графиню все ближе к канапе, пока графиня не рухнула, точно античный гладиатор, со всей, однако, возможной при подобных обстоятельствах грацией.

Графиня не привыкла играть пассивную роль в занятиях такого рода, однако, тотчас почувствовав, что в этой нервной и худой брюнетке мужское начало выражено еще ярче, чем в ней самой, она снова ей подчинилась, и на этот раз с не меньшей обходительностью, чем в предыдущий; поскольку теперь Флоранс пустила в ход другое средство — им она владела с еще большей ловкостью и изощренностью, графиня признала ее превосходство и объявила об этом такими движениями, которые не оставили во Флоранс никакого сомнения, что этим способом она вознесла графиню на верх блаженства.

На несколько мгновений оба тела оставались неподвижными. Всякий знает — наслаждение отдавать ничуть не уступает по остроте наслаждению брать. Первой пришла в себя Флоранс, она привстала на колени, словно молясь у еще курящегося алтаря, где только что ею было совершено жертвоприношение. Взгляд, улыбка, обессилено упавшие руки — весь ее облик являл собой свидетельство ее восторга.

Нечувствительная к мужской красоте, ибо она сама ощущала себя чуть ли не мужчиной, Флоранс поклонялась красоте женской. И сейчас она была охвачена одной тревогой — она опасалась, что ее своеобразная красота придется не по нраву графине, и гордыня ее страдала от этого.

И вот, когда, придя в себя, графиня в свою очередь принялась развязывать витой шнур, стягивающий пояс Флоранс, та вся затряслась, как дитя, чье невинное тельце, знакомое прежде лишь материнскому взгляду, впервые выставлено на обозрение чужим глазам.

Графиню охватило нетерпение. Восхитительным запахом веяло сквозь проймы рукавов и разрез на груди сорочки Флоранс; графиня жадно вдыхала этот пьянящий аромат, и голова ее кружилась.

— Послушай, — говорила она в лихорадочном возбуждении, — да ведь ты не женщина, ты — цветок! А раз так, то тебя надо не впивать, тебя надо вдыхать. О красавица! Просто невероятно! — воскликнула она, обнажив торс Флоранс. Кто посмеет сказать, что это волосы! Нет, шелк! Цветущие… благоуханные волосики…

И графиня принялась покусывать кончиками зубов и вбирать губами очаровательную шерстку, поднимавшуюся к ложбинке грудей, спускавшуюся, истончаясь, к животу и вновь расширявшуюся на бедрах; уходя из театра, Флоранс осыпала ее лепестками целого букета фиалок.

Наконец Одетта справилась с сорочкой и, преклонив колени перед этим чудом природы, столь невиданным, что оно казалось шедевром искусства, погрузила нос и губы в густое руно, как пчела, хлопочущая над розой.

— Признаю себя побежденной, — заявила она, — ты не только по-иному прекрасна, ты гораздо красивее меня!

И, обвив Флоранс руками, она приподняла ее и, не отрывая от ее губ свои губы, повела ее в столовую.

Обнаженные, они вошли в этот зеркальный дворец, где тысячекратные отражения их прекрасных тел перемежались с отблесками люстр и жирандолей.

Переглянувшись, они обнялись, каждая преисполненная гордостью за свою собственную красоту и красоту своей подруги; взяв со стула две белоснежные, будто сотканные из воздуха прозрачные накидки: одну шитую золотом, другую — серебром, они уселись на вишневые бархатные подушки перед накрытым столом, где в графинах из тонкого стекла сверкало жидким топазом охлажденное шампанское, которое им предстояло отведать из одного бокала и еще много-много раз из губ возлюбленной.