Роман с урной. Расстрельные статьи - [31]

Звонить по всуе верным номерам.

Один! — как в стылой камере Лубянки

Наедине с безвыходной душой,

Как Шапка Мономаха в Грановитой

Под колпаком Кремлевского Полка…

Не столько жмет сама охрана эта,

Как мысль, что явных тех уж не видать –

А тайных? Вот поговорил с командой:

В речах — все вроде тут же за меня.

А в душах? А позадушам? Тому,

Кто их топтал позорно, беспощадно,

Они — и я! — служили от души,

Готовые на все для самодура.

Я ж из своих не выдал никого –

И что ж? Неверные друзья и тени

Подобного не оказали мне!..

Но я толкал машину безвременья

В стране дремучих прав не для их ласк!

В стране, от лени ставшей на колени,

Я тоже преклонил свои не с тем,

Чтоб после под собой согнуть других –

Я их хотел поднять! И верил свято:

Что только разогнусь — и вся страна,

Которая во все глаза глядела

На тот предвыборный полет меня

В крылатом «МИГе», тоже разогнется!

Лист ожиданий весь остался чист!

Я ради всех стал осеняться в храме,

Чуть не сломав об чуждый крест руки.

А те, которых влек к духовной пище,

Налопавшись ее, еще смелей

Пошли обманывать народ и грабить,

А батюшки — грабеж благословлять!

Согнал, как мух, с реформы паразитов –

А толку? Я их в дверь — они в окно!

Отборных реформаторов поставил:

Ума — палата, взяток — не берут;

За них сейчас же стали брать другие…

Фемиду европейскую привел –

Дала в суде урлу. И две реформы,

Как Молох, жрут в два горла мой народ!

Культурный фронт хотел отдать самим же

Культурным мастерам — они грызню

Промеж себя устроили такую,

Что лишь насилу растащил Швыдкой…

И вот тогда меня взяло сомненье:

Не я ли сам во всем и виноват?

Но в чем вина? Тот отрок убиенный,

Нагадивший известному царю –

Кто для меня? Из жертв Чечни, которой

Не я виновник — или все же я?

Юнец, совсем зеленый, с «Курска» или

С другой подлодки? — я их не топил!

И призывник, замерзший на этапе,

Кровавый гость не мой — иль все же мой?

Кого я точно затопил — Скуратов,

Но тот — не мальчик, вот с такой елдой!

Хотя пути Господни непонятны:

Вдруг этот сукин сын — мой грех и есть?

Тем паче, что через его стыдище

Я и взошел на трон — рукой того,

Кто вынудил меня и всех на мерзость…

А может… страшная догадка… нет,

Ужасно выпустить из сердца даже…

А вдруг вина не в том, что я убил,

А в том, что… не — чего-то иль кого-то?

И тот испуг, что я ношу в такой

Глуби души, куда сам Бог не входит,

На самом деле стал взамен меня

Царем страны — и вьет ей смертный кокон!

Кто в душу мне его занес — уж мертв.

Но кто все той же окаянной властью

Там закрепил — еще средь нас живей,

Как говорится, всех живых!.. И всуе

Злорадством робким пламенеет грудь:

Когда я сам не поражу злодея,

Его конец продлит до бесконца

Его тиранство надо мной и всеми…

Но если бы я знал, что мой удар

Закроет кровоточащую рану,

А не откроет новую!.. Ведь есть

Закон: кто сам, из лучших целей даже,

Черту переступил хотя бы раз!..

Вот в этом страхе и ответ: душа

Для львиной доли и должна быть львиной!

А я, король микроцефалов, я

Так и не смог смирительные путы

Сорвать с души и над собой взойти!

Вот потому и не выходит править

Даже каким-то Грефом и Швыдким!..

Так что ж тогда — отречься от венца?

Звезда Кремля — что, значит, не моя?

А впрочем, может, это и не самый

Дурной исход. Перемочить врага –

Не на одной Руси умели сроду.

А вот отречься от несносной Шапки!..

Или убить дракона? Или вовсе

Не трогать ничего — и пусть гниет?..

(задумывается, сморщив лоб;

потом морщины расправляются)

Моя отставка в цвете сил и власти –

Не по расчету, дабы замести

Следы злодейств былых в угоду новым,

А чтоб порвать порочную их цепь –

Как вход в какой-то небывалый Гиннес,

Как истинный полет меня!.. Ну что ж,

Тогда недолго и распорядиться.

Ну а указ — уже весь здесь…

(прикладывает к виску палец и нажимает

другой рукой кнопку на столе)

Голос помощника

Чего

Изволите?

Путин (в страшном смятении, безмолвствует)

>Занавес.

Газетное очко

1. Иудин хлеб

Давно меня подмывало, и все как-то не добром, написать о родных братьях-журналистах. Когда я еще только начинал таскать по редакциям свои незрелые заметки, пытаясь достучаться тем, что понимал под словом «правда», до сердец, один мастак из старой «Правды» мне сказал:

— Кому ты глаза хочешь откупорить, поц? Да я такую правду знаю, что тебе не снилась! Тут не правду пишут, а играют в игры. Хочешь тоже — учись, а нет — пшел вон!

Я тогда, конечно, оскорбился страшно — и лишь много после понял, что этот циник был, пожалуй, самым искренним из всех, кто так или иначе пытался отесать мое перо.

Сначала меня как-то потянула к себе ходкая тогда сельская тема — хоть я и сам смеялся над крамольной лирикой официального сельхозпоэта Щипачева:

Дед забрался на полати,

гусь пасется на лугу.

На аграрную темати —

ку я больше не могу.

Но пошлют меня в командировку, привезу заметку — и чуждые крамольных струн редактора толкуют мне:

— Ну вот ты пишешь: ужас, грязь на ферме, комсомолка удавилась. Но ты сам молоко пьешь? И я пью. А прочтет это молодая девушка, выбирающая путь в жизни, и ни за что уже дояркой не пойдет. Нам бы селу помочь — а ты его совсем уничтожаешь!..

Или:

— Вот у тебя секретарь райкома — негодяй. Но давай рассуждать. Значит, человек рос, выдвигался, никто за ним плохого не замечал, а Александр Васильевич приехал — и заметил. Значит, все не в ногу — один Александр Васильевич в ногу. Так получается?