Роман с автоматом - [38]

Зверь был красивый, хищный, диковинный и грозный; он осывал и засыпал, словно утомленный долгой охотой. Я еще и еще раз трогал его, собирал воедино ощущения, формы, изгибы, оставшиеся на пальцах, я пытался вспомнить, где в прошлой зрячей жизни видел это. Образы приходили, расплывались, смешивались с поздними, так же порожденными касаниями и тепловой памятью: генератор, телевизор, броневик, корабль…. Самолет в сером небе черно-белой хроники, что-то роняет из-под брюха на землю, взрыв. Складывается, словно уходит в землю, превращается в пыль жилой дом. Люди бегут, нагибая головы, женщины прижимают сонных детей к груди; мутные волны, фигурки. Вот по битому кирпичу пробежал и прыгнул в окоп солдат, он тоже прижимает к груди, тоже уносит с собой……. я снова потрогал его, схватил рукой за гнутый плавник и вспомнил. Теплое, грозное чудище – посреди берлинского пустыря, в хрустальной ночи я держал в руках автомат, из которого только что стреляли. Где-то далеко стучали поезда, еще дальше шуршали одинокие машины, и совсем далеко сновали быстрые ночные пешеходы. А я снимал с себя пуловер и заворачивал в него мою находку, потом искал на земле пакет с пирожными и, отчего-то пригибаясь к земле, убегал обратно, откуда пришел: через железные ворота, через незнакомую улицу, через пустынную огромную аллею.

Часть II

I

Сигарета кончилась, огонек зашипел о фильтр и погас. Он с досадой воткнул короткий некрасивый окурок в пепельницу и машинально потянулся за пачкой. Эта была его третья сигарета зараз, выкуренная между глотками капуччино; его подташнивало, во рту стоял противный вкус, но он чувствовал, что больше ничего не остается, и снова закуривал свой «Camel», равнодушно оглядываясь по сторонам.

Она сидела за столиком у окна и читала книгу, это был второй раз, когда он видел ее здесь. Сейчас он скользнул по ней взглядом, принялся изучать барную стойку и кофейную машину, потом снова перевел взгляд на нее.

Длинноволосый, хорошо одетый, часами просиживающий в разных кафе на Фридрихштрассе, он был писателем. Для русского писателя в Германии он неплохо устроился: делал переводы, писал статьи в русскую газету, иногда, на русских вечерах, читал свои «поэтические клипы» – белые стихи, подражание Хармсу, героями которых, однако же, были не старухи и не Петров с Комаровым, а вполне конкретные исторические персонажи, в большинстве своем политики. Его приглашали на различные культурные встречи, он делал доклады на тематических семинарах вроде «Судьба писателя в условиях глобализации», там он отыскивал русских писателей, приглашенных организаторами из городов-побратимов, выпивал с ними, рассказывал о жизни здесь, хвалил Берлин (очень интересный город, много культуры), потом напивался и начинал его ругать.

Он жил в Миттэ, не очень далеко от центра, и приходил сюда пешком почти каждый день: брал кофе, иногда круассан или даже «французский завтрак», сидел, курил, перелистывал записную книжку, отвечал на телефонные звонки или звонил сам, иногда доставал из кейса небольшую толстую тетрадку с абстрактным узором на обложке и делал наброски для будущей статьи.

Ее он заметил в прошлый раз потому, что она читала французскую книгу, читала внимательно, подолгу не переворачивая страницу и делая пометки на полях. Неброская, наверное, некрасивая, со слишком правильными, слишком бесцветными чертами лица, слишком тонкими прозрачными губами, слишком бледной кожей – отдаленно-декадентским, чем-то из времен черно-белых выцветших фотоснимков веяло от ее лица. Иногда она подзывала официанта, заказывала кофе, неизменно со стаканом воды – тогда длинные ресницы поднимались, большие глаза смотрели поверх книги, а тонкие губы приветливо, весело улыбались. Каждый раз, когда она отвлекалась от книги, он пытался понять, какого цвета у нее глаза, и не мог: слишком далеко или просто не успевал. Пару раз они встречались взглядом, она коротко и насмешливо смотрела на него, потом снова принималась за книгу. Он какое-то время по инерции смотрел на нее, потом снова переводил взгляд на кофейную машину.

Он думал о том, что, наверное, надо бы познакомиться, в конце концов ситуация к этому располагала, но он не знал, с чего начать, боялся потеряться, начать фразу и не закончить, поняв, что опять сказал не то.

Ему недавно исполнилось сорок три года, из которых пятнадцать лет он прожил в Германии, он знал женщин, и русских, и немецких, но если первых без труда мог привлечь напускной веселостью, эрудицией, своей творческой аурой и бесконечным пересказом всяких происшествий и баек, то вторых не понимал и терялся, когда очередной рассказ, вызывавший у Маши или Ани восхищение, заставлял губы Кристины или Моники расплыться в недоуменно-сочувственной улыбке.

Сейчас, вместо того чтобы подольше задержать на ней взгляд или хотя бы улыбнуться, он снова опустил глаза, вынул из кейса записную книжку и начал рисовать какие-то нервные штрихи. Хоть бы что-нибудь случилось в самом деле, думал он, короткое замыкание или авария на улице: машина врезалась бы в светофор, задела багажником окно кафе. Осколки, суета, легкая паника – лучше ситуации для сближения не придумать. Ручка скользила по бумаге, постепенно заполняя всю страницу диагональными линиями. Одинокая девушка за столом, с книжкой. В России, думал он, в России я бы, ни на минуту не задумываясь, подошел, сел за столик, пошутил бы, спросил о книге. Что за книга, кстати?