Роман роялиста времен революции - [45]

Это была такая публика, что на дверяхъ приходилось вывешивать объявленіе, "чтобы заставить ихъ снимать ихъ грязныя фуражки"…. [44].

Вотъ они, эти щитоносцы демократіи, когда-то столь элегантной и изящной, будуаровъ Парижа и Версаля! Изъ салона она перешла въ переднюю, оттуда на улицу. А съ улицы попала въ стоки. Теперь она вылѣзала изъ нихъ опозоренная, оскверненная. Въ ней нѣтъ болѣе ума, она изрыгаетъ только ругательства. Въ этой безстыдницѣ въ ситцевомъ казакинѣ, Анри не узнавалъ того обожаемаго кумира въ изящномъ утреннемъ костюмѣ важной дамы.

"Атмосфера, въ которой онъ живетъ, кажется ему зараженною. Преступленія и негодяи, которые отовсюду лѣзутъ, оскверняютъ его очи, отвратительны его разуму, возмущаютъ его сердце" [45].

Она сдѣлалась безобразна, эта демократія, до такой степени, что самъ Мирабо пятится отъ нея.

"…Лучше междуусобная война, — говоритъ онъ, — чѣмъ эта топкая грязь…".

А между тѣмъ, послѣднимъ средствомъ, въ то время какъ Мирабо говорилъ это, считалась необходимость вытащить его изъ этой грязи и сдѣлать министромъ. Изъ всѣхъ непріятностей этого рѣшительнаго кризиса въ жизни Вирье это была наибольшая.

"…Представьте себѣ,- писалъ онъ, — герцогъ де-Ліанкуръ только тѣмъ и занятъ, чтобъ сдѣлать Мирабо министромъ… Представьте себѣ министромъ человѣка, котораго подозрѣваютъ въ подстрекательствѣ къ убійству королевы и который во всякомъ случаѣ… графъ де-Мирабо!.. На дняхъ мнѣ пришлось объясняться съ Шателе по поводу разговора, который я имѣлъ съ нимъ изъ-за престолонаслѣдія и который я передавалъ вамъ въ свое время".

"Вчера Мену выдалъ герцога Орлеанскаго и хотѣлъ его вызвать изъ Англіи въ оправданіе себя. Но Собраніе постановило этого не дѣлать… Вѣчная нерѣшительность. Страна разлагается, кровь течетъ…".

"Два дня назадъ, — продолжаетъ онъ на другой день, — на пикѣ носили голову одного булочника. Его умерщвленіе было ужасно. Смерть этого несчастнаго сдѣлала то, что въ тотъ же день былъ внесенъ и утвержденъ законъ о мятежахъ…".

Но что значили постановленія Собранія для убійцъ, которые изрубили на куски де-Барра, которые убили Бельзенса въ Канъ, которые бросили въ прудъ Монтессона и его жену, для всѣхъ тѣхъ изъ всей Франціи, душою которыхъ становился клубъ Якобинцевъ? [46]. Въ свои щупальцы якобинцы захватили отнынѣ Парижь и провинціи, чтобы, смотря по надобности, производить мятежи, пожары, грабежи, убійства. Якобинцы занимались "политикою вертепа", какъ выразился Сіейсъ. "Посягательство на жизнь, — говорилъ онъ, — считалось самымъ обыкновеннымъ средствомъ". Тотъ, кто нападалъ на эту грозную силу, нѣкоторымъ образомъ обрекалъ себя на смерть.

Вотъ еще одна поразительная черта характера Анри: въ минуту борьбы въ немъ исчезалъ поэтъ. Тогда оставался только человѣкъ дѣла.

Однажды вечеромь, когда у герцога Ла-Рошфуко, Малуе, Ла-Туръ-Мобургъ, Буффлерсъ, выражали свое отчаяніе по поводу безсилія парализовать адскую пропаганду якобинцевъ, Вирье, внезапно прервавъ безплодныя пререканія своихъ коллегъ, объявилъ, что слѣдуетъ основать контръ-клубъ, цѣлью котораго было бы разрушать повсемѣстно, какъ въ Парижѣ, такъ и въ провинціи, козни Робеспьера и его присныхъ.

Въ нѣсколькихъ словахъ, Вирье изложилъ планъ задуманной имъ ассоціаціи. Она будетъ сколкомъ съ организаціи, указанной Вейсгауптомъ его иллюминатамъ, которая размножаетъ свои дѣйствія при помощи людей, входящихъ въ сферу ея вліянія.

Послѣ горячаго спора, предложеніе Анри было принято еднногласно. Новый клубъ получилъ названіе "Клуба Безпристрастныхъ".

Что касается его программы, то она заключалась въ слѣдующихъ словахъ: "Спасать королевство, избѣгая всякихъ крайностей. И скорѣе погибнуть подъ развалинами престола, чѣмъ сдаться". Изъ Парижа былъ сейчасъ же отправленъ манифестъ въ провинцію, чтобы передать этотъ лозунгь.

Увы! Его никто не понялъ. Вирье, Клермонъ-Тоннеръ, Малуе уже не существовали для толпы. Подъ своей программой они только схоронили остатокъ своихъ надеждъ [47]. У Клуба Безпристрастныхъ, въ теченіе его кратковременнаго существованія, былъ всего одинъ хорошій день, это — когда Лафайетъ и Вирье обмѣнялись клятвою: одинъ — сохранить монархію, другой — не требовать никогда возстановленія какого бы то ни было злоупотребленія. Но повѣрилъ ли кто-нибудь ихъ искренности?

За умѣренными была всегда та большая вина, что они не внушали никому страха. Уже во времена Монтэня имъ приходилось выносить "отъ всѣхъ рукъ". Такъ же было и съ Вирье и его друзьями. Слѣва ихъ ожидалъ кинжалъ, справа — эпиграмма.

Особенно доставалось отъ сотрудниковъ "Actes des Apôtres" — Тарже, президенту конституціонной комиссіи. "Преждевременные роды, предстоявшіе г. президенту мертворожденной конституціи", служили ежедневной темой для ихъ остроумныхъ варіацій. То они отправляли цѣлые возы соломы подъ окна Тарже, чтобы шумъ экипажей не помѣшалъ ему въ его разрѣшеніи отъ бремени, то появлялся бюллетенъ о счастливомъ событіи, сопровождавшійся эстампомъ, будто бы полученнымъ изъ Лондона, гдѣ каждому изъ сторонниковъ конституціи была дана своя роль [48].

Тамъ было изображено: Тарже на ложѣ страданій. У ногъ его копошится герцогъ д'Эгильонъ, одѣтый повивальной бабкой; герцогъ прелестенъ въ своей юбкѣ изъ камлота и въ ситцевой кофтѣ, чепецъ à la Marly какъ нельзя болѣе ему въ лицу. Епископъ Отэнскій (Талейранъ) съ сокрушеннымъ сердцемъ поддерживаетъ родильницу въ своихъ пастырскихъ объятіяхъ… Совсѣмъ подлѣ него Малуе играетъ на гармоникѣ, стараясь отвлечь Тарже отъ страданій, а Клермонъ де-Тоннеръ помогаетъ ему въ его благочестивомъ занятіи….