Роман-покойничек - [12]

— И все же он был не только человеком. Не просто человеком и, преимущественно, — не человеком, — обдумав рассказ, спокойно ответил Холмский. — Хотя каждый из признаков, о которых Вы говорили, и все они вместе действительно могли бы принадлежать человеку, хотя Саратов — и правда — город как город, это еще не означает, что комбинация перечисленных признаков, проведшая детские годы в городе-как-городе Саратове, непременно должна быть человеком. Я все же продолжаю считать, что Роман Владимирович Рыжов был и пока жив существом иной, чем мы, природы, тем более в эту минуту.

Мы притихли. Молчал и Константин. Одно дело было слушать веселые номиналистические экзерсисы поэта с филологом, другое дело — страшноватое покушение на сущность, исходившее от субъекта, в силу самой его профессии основательного и серьезного.

— Конечно, можно спросить, нельзя ли узнать о ком-то заранее — человек он или нет, еще до погребения. Но когда мы видим подобное многоногое шествие — тут спорить не о чем.

Холмский снова смолк. Тит немного подумал и забеспокоился:

— Расскажи-ка, расскажи-ка, что ты имеешь про нашу процессию?

Константину Холмскому не очень хотелось говорить. Его самого подавляли тяжкие замогильные мнения. Оттого он только и изрек печально:

— Змей. Мы теперь Змей.

Снова воцарилась тишина. Манихейское безмолвие длилось долго. Солнце успело несколько раз скрыться за облаками, посветить в просветы меж разбегавшихся туч, уронить золотые квитанции на пуговицы солдатиков, снова спрятаться за их серые спины, а мы по-прежнему молча перебирали ногами, осознавая каждый последующий шаг знамением тягостной вовлеченности.

— Значит — Змей, — сказал, наконец, Ведекин.

— Змей, — вздохнул Аполлон.

— Змей, змей, — закивал головой и я.

— Змей так змей, — вдруг решил Тит Вятич голосом, в котором звучало подобие надежды. — А откуда, собственно, ты взял эту идею со змеем? Тоже из какой-нибудь пирамиды?

— Верно, из пирамиды, — прозвенело в ответ.

— Так, может, это несерьезно, если из пирамиды?

— Нет, увы, это серьезно. Там нарисован длинный мерзкий Змей с ногами. Такой синий…

— Так ты, Константин, зря на нас этого змея вешаешь. Это тот змей — противочеловеческий, а мы не человека хороним. Сам же только что доказывал.

— Почему вы уверены, что Змей в пирамиде направлен именно против человечества? — спросил архитектор, немного оживляясь.

— По той очевидности, что умерший фараон терялся в посмертном змее. Как наш саратовский.

— Вы ничего не поняли, — возразил Холмский разочарованно. — Фараон — это менее всего человек. Реальность народного бытия в Египте, точно так же, как и в Саратове, концентрировалась, конечно, вокруг фараона, но он оттого человеком не становился. Он только воплощал физическую подвижность своих подданных, которая собиралась после его смерти в том самом мерзком Змее. Он являл видимому миру тайное лицо пресмыкающегося. Он был Личный Представитель Змея на поверхности земли, а вовсе не человеком. Его смерть вызывала Змея к жизни, что и мы теперь изображаем нашим погребальным шествием. Вот, что я говорю. Потому я и полагаю, что за смертью Романа Владимировича последует небывало огромное строительство, и мне как архитектору работы будет предостаточно. Но как грустно чувствовать себя в составе похоронной змеи!

Слезы едва ли не показались на глазах Константина Холмского.

— Змеи хранят в голове драгоценные камни, — процитировал Аполлон некий индийский источник.

— Пятнадцать лет за ним хожу я,

Но все не падают они,

— поддержал его Ведекин на этот раз из неприличной басни того же народа.

Но мне жаль было бросать Холмского одного в Нирване:

— Вы говорите, что после смерти Главы Народа, тело народа…

— Народиила… — пробормотал Местный Переселенец.

— … тело народа, повинуясь формообразующей идее, строилось в изображение туловища рептилии. Но я-то сам думаю, что Ваша версия ошибочна.

— Какая именно? — спросил Холмский.

— Ну та, что народ хоронит правителя.

— Что же тут неверного?

— Неверен сам факт.

— Какой факт, — механически! и без вопросительной интонации сказал архитектор.

— Это факт, не имеющий места. Здесь не народ. Он, строго говоря, никого не хоронит. И, главное, Роман Владимирович — не правитель, не фараон. Вы, Холмский, хотите, чтобы все было слишком просто. Но попробуйте с Вашей точки зрения объяснить все царящее безобразие, все что было, есть и предстоит. Если Вам так проще, Вы, конечно, можете считать наше присутствие здесь всего лишь обидным, ущемляющим и варварским ритуалом. Но даже самое архаическое обрядоверие не может быть причиной того, что одержимая благими намерениями просвещенная держава вдруг накидывается на собственное население, избивает насмерть каждого третьего, а половину остальных держит в рабстве, половину — в крепостном составе, а мы — сливочная прослойка — глупейше топчемся вослед пустому гробу и истребляем время в пустых словесных фантазиях пустых речей, а вне наших территорий недоумевающие умы блистательно таращатся и хлопают просто так ушами — зачем, почему все это? Откуда? Вот вопрос. Согласитесь — в Египте такой вопрос не мог бы даже возникнуть.