Роман о себе - [31]

- Ну? Я бы сам купил, чтоб кому подложить… - Он увидел, что я открыл «Мальборо», хотел попросить, но я сунул пачку в карман, и он закурил «Астру». - Так вам теперь и книжки не надо писать?

- Только этим и буду заниматься. Пожил в свое удовольствие. Теперь в свое удовольствие поработаю.

Сам зажегся, аж дух захватило: что за жизнь открывалась мне в Сингапуре с Чэн! Да и нет города, то есть государства, где человек бы чувствовал себя так свободно, как там. Я приучился в Сингапуре спать в ливень… Сваришься от жары, идешь в Централ-парк, ложишься на лужайку и ждешь ливня. В Сингапуре ливень, как по расписанию. Тут бац! - ливень… Окутался им и уснул. Кончился ливень, ты проснулся. Идешь, от тебя пар валит, а ты еще и закурил… Чем не жизнь для пишущего человека?

Не уверен, что он полностью поверил моей трепне: что я, вместо моряка, расписывал себя богачом. Но этим-то и подпортил ему настроение. Теперь ваш ход, господин червяк…

- Пустяк, десять минимальных…

Вот это «пустяк»! Я терял половину обменянных денег… Отсчитал новыми длиннющими ассигнациями с гербом «Погони» по десять тысяч каждая. Дал рассмотреть и необменянные «зеленые»…

- Благодарю за аудиенцию.

- Был рад с вами поговорить.

Спускаясь по этажам, рассмотрел «документ», который он выдал мне. Документ состоял из одной строки: что еврейское имя «Моисей» соответствует русскому «Михаил», - ссылка на том энциклопедии и червячная подпись. Если б не придуривался до этого, я б сейчас вернулся и объяснил, чем занимается его институт, заполучив монополию сличать родовые еврейские имена с приобретенными за столетия ассимиляции. С какой стати институт отделившегося государства взвалил на себя функцию Российской Академии? И как в этой функции выглядит институт мовазнавства… Недавно, настроив «Малыша» на московскую волну, я получил приветствие от популярной музыкальной станции «Радиорокс», чья репутация не вызывает сомнений. Меня поздравили с «Днем Моисея», пояснив, что «Моисей» - древнеегипетское имя, соответствующее еврейскому «Михаил».

Глава 11. В городском ОВИРе. Прорыв к Бэле

На площади Якуба Коласа я спустился в подземный переход, чтоб выйти на другую сторону проспекта Франциска Скорины. В переходе на грязных плитах расселись обнищавшие алкоголики; их лица, одутловатые, с резкими морщинами, отвиснув, мотались, как тряпичные. Поднявшись из глубины тоннеля, расширившись в плечах и груди, прошли парни в кожаных куртках. Один из них возбужденно говорил, притормаживая другого за руку: «Я дикий, я ко всему опоздал! Не найдешь бабу, отдашь свою - чтоб я жил!» Впереди обозначилась женская фигура, привычно взял ее за ориентир. Вдруг женщина харкнула перед собой, и я заметался, куда свернуть, чтоб не видеть ее плевка… Свет меркнет, когда очутишься в такой толпе!… Иногда, после удачных строчек, я пробовал мириться с Минском, но всякий раз убеждался: счастье в нем противозаконно, удача - пустой звук. В море видел избавление, но и море, особенно в последние годы, отдаляло от людей. Когда пропускаешь весну, лето и осень, а взамен получаешь кучку обесценившихся рублей… Ведь мы не могли их вовремя истратить!… Что - валюта? Валюта дается на отдых в чужих портах!… Когда получаешь то, что любой нищий мог отсидеть за неделю в подземном переходе, тогда по приходу мы радовались, если идущий навстречу человек внезапно падал, наступив на камень, и ликовали, если при этом он разбивал себе голову.

Возле филармонии свернул под арку большого дома. Во дворе, в помещении бывшего детского садика, находился городской ОВИР. Я не знал, когда еще выберусь в город, если меня затянет «Роман о себе», и решил ничего не откладывать. Почему не получить паспорт сегодня? Придется потерпеть свой статус «отъезжающего» и все аксессуары, которыми низменная система обставляет такой статус. Мало приятного и в самих отъезжающих. Многие из них и не задумывались, куда едут и зачем. Просто меняли место жительства. Не нация, а какая-то блуждающая пыль… Подует другой ветер - и их понесет обратно. Чем больше их познавал, тем больше отстранялся. Я понимал, что моя жизнь, которую сам сочинил и следовал ей из своей потребности, так и останется при мне. Никуда от себя не денешься.

Подготовившись к длинной очереди, я был удивлен, войдя: внутри ОВИРа пусто. Обошел коридоры, где отстаивались посетители: никого. Повторялось нечто схожее с институтом мовазнавства. Только здесь персонал был зрительно уловим. То и дело какой-либо чин двумя шагами переходил из своего отдела в тот, что напротив. Остановить невозможно и выяснять бесполезно. Уже усвоил их правило - не отвечать. Людишки эти, паразитирующие на отъезжающих, открыто презирали своих кормителей… Ох, я устал об этом говорить! Но и как обминешь, если пострадал от них?

Мог быть и неприемный день, конечно. Только я не помнил случая со мной, чтоб, куда-то явившись, не позвонив, не известив заранее, я все ж не успел, не попал точно. Вот если б позвонил, договорился, - тогда дело другое. Я разгадал тишину ОВИРа, когда приоткрыл дверь в зал заседаний. Не то меня привлек афоризм, повешенный в виде милицейского лозунга: «Каждая последующая печать уничтожает предыдущую!», - не то поддался из привычки: не раз заходил в такой игровой детский класс за Олегом и Аней. Там увидел всех: человек полтораста, сжавшихся в тесную кучку и замерших в оцепенении, словно их ожидала казнь. Так смирно сидеть и терпеливо ждать могли только евреи. Тоже намеревался присесть тихонько, да зацепил ногой за перевернутый стул. Попробовал поставить в воздухе на ножки. Стул не подчинился, и я его откинул в сторону. Люди зашевелились, почувствовали себя свободнее. Среди них оказался мой знакомый по курсам иврита Иван, то есть Исаак, - в соответствии с томом Белорусской энциклопедии. Исаак имел примечательные черты: порознь русские, они складывались в еврейское выражение. Постарше меня, без единого седого волоска. Несмотря на то, что ребенком попал в гетто, пережил погромы и расстрелы. Это был человек, который познал наяву то, что я лишь представлял по Рясне. Помню свой интерес к нему, но он, интерес этот, как-то распылился.