Роман о себе - [18]

Может быть, жениться на еврейке? И тем «наказать» Аню, родив в Израиле дочь и все начав заново? Тех евреек, что видел на курсах, отпугивала резкость моих суждений, грубый язык, один голый талант, который нечем прикрыть. Они вежливо отстраняли от себя, да и они меня, такие вот, не интересовали. Меня интересовала Ольга, схожая с ней. Но я понимал, что заиметь такую в Израиле вряд ли удастся. Здесь у меня имидж писателя, мало кто возражал, во всяком случае при мне, если я добавлял эпитет «большой». Здесь я хоть «член», а там, необрезанный, вообще без члена. Кем буду в Израиле, что смогу предложить Ольге? Только стану посмешищем для здешних писак, роскошествующих на воровстве, запросто ездящих в Париж причаститься к Заборову. Еще недавно подстраивавшие ему козни, они, как только Боря прославился, стали его почитателями. Выпровожденные им, млели в восторге: «О-о, Заборов!…» Прилетят в Тель-Авив, а я там - с тележкой, с жетоном носильщика (особая заслуга перед ирией): «Што жадаете, спадары?…»

Упустил момент, когда вошел контролер. Как не упустишь? Вошел некто, длинноногий, согнутый, в залоснившейся куртке со следом замороженной сопли. Постоял тихонько, определив, кого взять, и нацепил прилюдно повязку: а я вот кто, оказывается! - и он взял их, грешных, кого наметил. Этот момент, меня не касающийся, я пропустил. Включился чуть позже, когда контролер, обилетив оштрафованных, вдруг оглянулся на меня. Контролер смотрел именно на меня, и что-то промелькнуло в его глазах… Гениальная догадка, что позорно лопухнулся, не досчитав еще одного? Глухое прозрение, что ничего не приобретет, даже моего двухлетнего талончика?… Желание вернуться, урвать свое, казалось, пересилило. Выпрыгнув из троллейбуса, чтоб не идти против входящей толпы, контролер устремился к задней двери. Она закрылась; мог остановить троллейбус, но не сделал этого, и угрюмо смотрел, как я, издеваясь, машу ему: я на тебя накакал, друг любезный, так как на следующей выхожу!…

Глава 7. Районный ОВИР

Перед зданием районного ОВИРа несколько нечесанных, похмельного вида клиентов КПЗ, обкладывая матами работников милиции, выгружали мебель из открытого фургона. Один из них, окликнув меня другим именем, устремился было с восторженно-диким выражением на лице. Я его остановил, назвавшись кем был. Он был расстроен, обознался, пришлось с ним постоять пару минут, чтоб загладить его промах. Выяснил у него, что штраф за отсидку в изоляторе равнялся пяти минимальным зарплатам…

Разве я не объяснил это новое фразеологическое выражение: «минимальная зарплата»? Минимальная зарплата означала минимум жизни. Считалось, что ниже этой отметки и жизни нет. Сейчас жизнь стояла на отметке 20 тысяч «зайчиков». Много это или мало? Один килограмм колбасы, которую собака не будет есть, стоил 25 тысяч «зайчиков», то есть превышал на 5 тысяч уровень жизни. В этом была сермяжная правда: если такой колбасы целый килограмм съесть, то немедленно окачуришься. Меня занимали подобные расчеты, на которые никто не обращал внимания.

Клиент КПЗ заметил, что я отстал от жизни. Уровень ее подняли в три раза за прошлую ночь. Соответственно пересчитывали зарплату и цены в магазинах. Что там насчитают и во что обернется, он не знал. Мог только сказать про вытрезвитель. Проснувшись при высоком уровне жизни, они теперь, дополнительно к штрафу, вынуждены отрабатывать на перевозке мебели. Только так они могут рассчитаться за обслуживание в КПЗ.

Вот отчего они ругаются матом!…

Отдел милиции, обновлявший мебель, занимал левый коридор, огражденный от ОВИРа. Сам же ОВИР разместился в двух остальных коридорах, расположенных буквой «Т». Я посмотрел на небольшую очередь перед кабинетом инспектора по оформлению загранпаспортов. Измерить ее реальную длину можно было по списку, приколотому к стене.

Примерно полгода находился я в этой очереди, распутывая клубок из своих измененных фамилий, отчеств, псевдонимов; подкрепляя их разными справками, тоже требовавшими уточнения. Любой матерый рецидивист прошел бы очередь вдвое быстрее, чем я, жертва ассимиляции. Ведь я отдувался не только за себя, но и за всю родню. Какие только козни не подстраивали мне в разных организациях! Целый месяц я угробил на то, чтоб исправить описку врача в свидетельстве о смерти отца. Мне заявили: «Диагноз болезни вашего отца не соответствует тому, что указан в примечании к смерти». Потом морочили голову из-за паспорта сына. Там не оказалось дополнительной фотокарточки, положенной после 25-летия. Сын Олег, работник телевидения, и без этой фотокарточки получил за пять минут загранпаспорт, когда полетел в составе правительственной делегации в Будапешт. А здесь, в ОВИРе, отсутствие такой фотокарточки в паспорте лишало его права свидетельствовать об отце.

Да что там! Если бы у нас снимал угол квартирант, то я не мог бы выехать без его разрешения.

Критический момент возник из-за Бэлы, матери, брошенной отцом и исчезнувшей во время войны… От меня требовалось: 1) место жительства Бэлы; 2) документ о ее разводе с умершим отцом; 3) постановление суда о лишении Бэлы материнских прав, - и было еще штук пять подобных пунктов. Все это из опасения, что Бэла останется без кормильца. Проявляя о ней заботу, государство обязано придержать сына для выяснения всех подробностей.