Роман лорда Байрона - [135]

Возможно, тебе известно, что в Лондоне, на пару с одним давним приятелем — в былые времена компаньоном нашего Отца — я некоторое время занимался устройством зрелищ, и выяснил, что по непоседливости тамошнего населения и дарованной ему свободе зрения и слуха — включающей в себя подслушивание, подглядывание и родственные Искусства, — наша столица не имеет себе равных. Разумеется, появление на улице Горбуна с Медведем не может не броситься в глаза — однако для большинства оно останется незамеченным — поскольку ожидаемо — и привлечет не больше внимания, чем камни мостовой или оконные рамы, да и любая обыденность; такая парочка может часами торчать на углу, собирая всякие слухи и новости наряду с редкими медяками — отнюдь не лишними. Более того, братская среда устроителей зрелищ хранит немало сведений о прошлом многих важных фигур: среди тех, кто красуется на широкой жизненной Арене, нетрудно узнать в лицо старинных друзей: Графиню — отставную танцовщицу из Друри-лейн; модного Проповедника — предсказателя судьбы в Грин-парке; богача-Лендлорда — бывшего шулера из дома с незавидной репутацией. Ловя сплетни по тавернам и ярмарочным балаганам, я вдоволь наслушался россказней о некоем Месмеристе, наделавшем в мейфэрских гостиных много шума: он излечил целую ораву юных дев от недугов, о которых иные из них до осмотра ни сном ни духом не ведали; его Магниты, Жестянки, лейденские банки, флюиды и Эфирные Машины творили чудеса. Этот Доктор — не первый и не последний из тех, кто преуспел подобным образом, однако те, кто рассказывал мне о грандиозности его триумфа, были преисполнены неподдельного восторга. Тут-то я и вернулся к расследованию: оказалось, что доктора сопровождает Дитя — главный объект его экспериментов: этого ребенка доктор мог легким движением рук — или с помощью намагниченного Никелевого Стержня погрузить в глубокий сон, причем ребенок, стоя на ногах, слышал и мог выполнять приказы — более того, отвечая на вопросы, называл и описывал гостям природу их хворостей и горестей. То, на что теперь притязает наука, в минувшие столетия совершалось святыми Праведниками и Жрицами, изрекавшими истины в состоянии транса — но нет! — лекции Доктора провозглашают новое откровение на основе учения Месмера, Пюисегюра, Комба, Шпурцгейма: его юная Пифия подчинена не старомодным дельфийским озарениям, но методам, дотоле не дарованным Человечеству. Что ж! не имею и никогда не буду иметь ни малейшего понятия обо всем этом — внуши мне, что мир переменился необратимо и что под солнцем явилось воистину нечто новое (вопреки словам Соломона) — что вскоре машина с Паровым Двигателем перенесет человека на Луну — я радуюсь этому предположению — однако ради него и пальцем не шевельну — и уж тем более не вложу Деньги в подобный проект.

Нет — интерес к Месмеристу пробудился у меня по другой причине — и довольно скоро мне удалось разузнать еще кое-что: Доктор не был отцом ребенка и даже родичем — встреча их произошла при довольно темных обстоятельствах, которые, впрочем, нетрудно вообразить, — побуждаемый Милосердием, Доктор вызволил дитя из некоего затруднения — и только впоследствии обнаружил в девочке таланты и способности самого незаурядного свойства. Поверь, что к этому времени я располагал немалым Сводом всякого рода слухов, донесений и сплетен, которые меня никоим образом не удовлетворяли, — пришлось осмотреть и детское тельце, выловленное из Темзы крюком, — и постоять у гроба несчастной малютки в жалкой лачуге в Саутуорке — но это была не Уна. Услышанное о Докторе, однако, укрепило во мне, сам не понимаю почему, некую уверенность; я, безо всякого промедления, разыскал его предполагаемую резиденцию и применил способ, позволивший проникнуть в дом без лишнего шума: к стыду своему, должен признаться, что за годы скитаний обучился множеству разных уловок — принуждать силой, жульничать, лгать и взламывать замки. Дом казался пустым — и, как лазутчик во вражеском лагере, я бесшумно отворял дверь за дверью, пока не заглянул в гостиную, где на пуфе сидела девочка в белом платье, с бумажной гирляндой на коленях, — одна. Тут я распахнул дверь пошире и вошел в комнату.

Почему мне вообразилось, что девочка не убежит и не поднимет переполох? Не знаю, но я угадал. Она глядела, как я приближаюсь, до странности недвижно — однако вовсе не как замерший Олень, которого настигла травля, — нет, девочка наблюдала за мной со спокойствием не детским и не взрослым, но (бывает ли такое?) ангельским, если вообразить ангелов существами, которых мы не можем встревожить или опечалить. Ее взгляд не раз поражал меня и позже. «Кто ты?» — молвила она, и поначалу я не нашелся, что ответить, а спросил ее о гирлянде и о кукле, что лежала подле. Не скажу, что девочка походит на меня — возможно, сходство есть, но я его не увидел — оно очищено от всего, что я вижу в Зеркале, куда и в лучшие времена заглядывал редко. Я знаю, что волосы у нее темные, как у тебя: откуда такой цвет, непонятно, разве только потому, что ее мать не была светловолосой. Ей хотелось поговорить обо всем, для нее интересном, не допытываясь, кто я такой и почему явился; но в конце концов — Терпение ее истощилось — она сцепила руки и, уронив их себе на колени, сообщила, что «никто не вправе входить к ней в комнату, кроме домашних», и я должен сказать наконец, кто я такой.