Роль грешницы на бис - [101]
– Ерунду говорите! – дернулась Света, всем своим видом показывая, что сыщик несет полнейшую чушь.
– О, нет, совсем не ерунду, и вы прекрасно это знаете! Антон патологически равнодушен к тем, кого не любит… А любить одновременно многих он не умеет. Именно поэтому он убил Юлю, мою секретаршу.
– Я велела ему девчонку не трогать!
– Он вас не послушался, потому что ему все равно: убить или просто подвинуть в сторону. У Антона нет никаких, вообще никаких чувств к посторонним. Они для него не более чем неодушевленные предметы. Он не пожалел ее жизни, но странным образом пожалел ее внешность… И выбрал такой способ убийства, который эту внешность не портил. Знаете почему, Света? Вы ведь никогда Юлю не видели, верно?
– А мне без разницы! – дернула плечом прачка.
– Уж надо думать… Недалеко вы ушли от Антона, скажу я вам… – сухо заметил Алексей. – Юля была немного похожа на вас… Он действительно вас свято любит, ваш сводный брат или кем он там вам… Именно поэтому он предпочел Юлю утопить.
– Значит, если бы секретарша не была на меня похожа, вы никогда бы меня не вычислили? – неожиданно обрадовалась Света.
– Ну почему же? – оскалился Кис то ли в неприязненной улыбке, то ли в гримасе отвращения. – После нашего вчерашнего спектакля, который прослушали поочередно все женщины, одна из них непременно бы явилась этой ночью. Не вы, так другая. Но я был уверен, что придете именно вы… Кто придумал стрелять отравленными иглами? Антон?
– Тоша что хочешь придумает! Он все умеет!
– Неудивительно. Люди с такими отклонениями часто бывают необыкновенно рукасты и изобретательны во всем, что касается материальных вещей… Вы были головой в вашем союзе, а он – вашими руками… В Александру он стрелял?
– Куда я велю, туда он и стреляет!
– Иголки в моей двери – тоже вы распорядились? Или он сам додумался?
Света довольно улыбнулась:
– А что, хорошая мысль была, а? Такой приветик от нас! Вам понравилось?
Кис покачал головой. Еще немножко, и Света начнет умилять его своими непосредственными реакциями!
– Понравилось, Света, понравилось. А вам нравится тут сидеть в наручниках? – улыбнулся он почти дружелюбно, разве только самую малость хищно. И, с удовлетворением отметив, что Света насупилась, сменил тему: – Откуда у вас яд?
– Не скажу!
– Да мне и не надо. Этим уж пусть следователь занимается… Где Антон?
– А вот не узнаете! Не найдете вы его, понятно? Не скажу я вам, хоть убейте, не скажу!
Кис покачал головой, удивляясь самонадеянности этой женщины. Она хитра, ничего не скажешь, у нее есть способности к логическому мышлению, это очевидно, но ее ограниченность, в том числе и эмоциональная, сближала ее со сводным братом… Или мужем? Впрочем, ему, Кису, без разницы. Разница если и была, то лишь в том, что поступки Антона объяснялись врожденным умственным дефектом, а у Светы не имелось даже этого оправдания.
– Мы знаем вашу фамилию, Света. У Антона точно такая же, не правда ли? Мы располагаем его фотографией: вчера, пока вы сосредоточенно вслушивались в комнате Элеоноры в наш с Аллой Владимировной диалог, Ирина по моей просьбе обыскала вашу сумку, и в частности ваше портмоне, а в нем обнаружилась маленькая фотография Антона, которая завтра же уйдет в розыск… Без вашего руководства Антон быстро проколется: он, надо думать, отличный тактик, но стратегом в вашем тандеме были вы, Света… Вы, должно быть, и вправду его очень любите, – тихо добавил Кис. – Только теперь вы ничем ему не сможете помочь. И себе тоже.
Алла, хранившая молчание все это время, вдруг произнесла сдавленным голосом:
– Эта фотография, где она? Дайте мне ее…
Кис вынул – на этот раз из своего портмоне – маленький четырехугольник и протянул актрисе. Она взяла, надела очки, поднесла поближе к свету.
Ни Алексей, ни Света не видели ее лица – Алла повернулась к ним спиной, но оба увидели, как затряслись ее плечи, хотя до их слуха не донеслось ни звука.
Сколько раз она плакала в своей жизни – вот так, безмолвно, беззвучно, чтобы никто: ни муж, ни посторонние – не узнал о том, как ей плохо, как ей скверно, как ей невмоготу жить от душившего ее презрения и одиночества?..
Света, глядя на спину Измайловой, вдруг скривилась от плача.
– Маленький мой, Тошенька, что же я наделала, а? Тошенька, деточка, братик мой, муж мой, что же я наделала-а-а!!!
Измайлова обернулась. Глаза ее были сухи, только лихорадочно блестели. Неожиданно она направилась к Свете, села рядом, обняла ее за плечи и медленно, без выражения, словно осторожно пробуя слова на их опасный вкус, произнесла в голос:
