Рокси - [87]

— Не всякий становится твоим партнером, — напоминаю я.

— Не всякий, но она станет. Нюхом чую. — Крис вновь прислоняется к Оуэну, который засовывает пакетик обратно в карман. — И приведешь ты ее ко мне охотно и без промедления. Иначе я очень, очень на тебя рассержусь.

Без единого лишнего слова я выскакиваю из автобуса, убегая от гравитации Криса. Но кого я пытаюсь обмануть? Я обречен вечно вращаться вокруг него.

30 Та КО е происходит без КОН ца

РОКСИ

Я до смерти боялась, что Айзек ушел навсегда, что из-за той самой решительности, которая привлекла меня к нему, я его и потеряю. Говорят, благодарность — самая действенная из эмоций. Теперь я это понимаю, потому что Айзек вернулся, и меня захлестнула благодарность. Я не стану противиться течению.

Айзек знает одно место, где мы останемся вдвоем, где сможем планировать совместное будущее и разрабатывать план побега.

Он ведет меня туда.

Блистательный дворец в небе!

Он возвышается на парящих ветвях всех решений, которые когда-либо вынес Айзек; каждая ветвь разделяется на несколько новых, а те ветвятся опять, и так далее, пока не приводят к свежему зеленому побегу, который и есть настоящий момент.

Из окон дворца виден полог леса, густого и зеленого. Это триумф жизни над разложением. Крепко держась за руки, мы поднимаемся по величественной лестнице к нашей мирной гавани, где занавеси, тонкие, словно паутинка, и нежные, словно крылья колибри, сияют и колышутся под мягким ветерком.

Мы далеко от его дома и друзей. Далеко от Хиро, который наказал бы меня, от Вика, который издевался бы надо мной, и от Аддисона, который осудил бы меня за то, что я уже и сама знаю. За то, что полюбила Айзека.

Никогда еще я не испытывала такой радости, такого облегчения. Я знаю, что не должна чувствовать ничего подобного, и все же чувствую. Зависимость сама стала зависима. В этом есть некая симметрия, совершенство замкнутой петли.

— Я тосковал по тебе, — твердит он в сотый раз, и мне не приедается слышать это. — Я никогда тебя больше не покину.

— Тебе и не понадобится.

— Я все время думаю только о тебе, — молвит он.

— А я ничего не могу чувствовать, когда тебя нет, — говорю я. — Вот уж никогда не думала…

Я не заканчиваю фразу, боясь произнести те слова.

— Не думала что? — спрашивает он.

— Никогда не думала, что тоже могу… ощущать потребность в чем-то или ком-то.

С самого момента моего появления в этом мире в нем не было ничего, в чем я испытывала бы потребность. Суть моего существования — это желание и покорение. Но нуждаться в ком-то с той же силой, с какой этот кто-то нуждается во мне? Это одновременно и принятие, и отказ от власти. Вы соединяетесь так прочно, что нельзя различить, где кончаетесь вы и начинаются они. Как это изумительно, как прекрасно — потерять границу между собой и кем-то другим!

Все мое существование я знала одну цель, одно стремление. Я чувствовала удовлетворение, спасая жизни, и восторг, забирая их. Но я никогда, никогда не испытывала чистой радости соединения. Ах если бы я умела останавливать время, как Аддисон! Я задержала бы его бег навсегда, чтобы мы навечно остались в коконе этого мгновения, пока само время не забудет о нас.

— Айзек, в мире нет больше никого, только мы с тобой. — И хотя я говорила эти слова бессчетное количество раз бессчетному количеству других людей, впервые я говорю правду. Потому что в этом убежище мы совсем одни в собственной вселенной. Нам ничего не нужно, кроме нас самих.

Мы лежим в объятиях друг друга на пуховой постели, самой роскошной, какую я когда-либо знала. В очаге мерцает огонь, и я чувствую, что момент высвобождения близок. И если я хорошо постараюсь, то смогу хотя бы на несколько мгновений забыть, что там, снаружи, по-прежнему существует остальной мир. Что этот сияющий дворец — лишь кратковременное убежище. Станция на пути к нашей свободе.

— Я знаю, что у тебя есть другие, — говорит он. — Но ведь я единственный, кого ты любишь?

— Да! — шепчу я, и опять это правда. Правда мне чужда. Настолько чужда, что она меня страшит. Во всей этой близости есть нечто страшное, но мне больше всего на свете хочется, чтобы она продолжалась. О прекрасная уязвимость! Я безоружна перед этим юношей, и он, если захочет, может погубить меня, как я могу погубить его. Мы спасители друг друга. Мы жертвы друг друга. Я хочу вечно существовать в том мгновении, когда наш поцелуй — это нож, приставленный к горлу другого.

— Я никому не позволю нанести тебе вред, — говорю я Айзеку.

— Я никому не позволю забрать тебя у меня, — отвечает он.

И тогда наконец приходит этот миг. Он вдыхает меня, и я наслаждаюсь его дыханием.

— Я и не знала, что можно чувствовать что-то подобное! — говорю я, но он в такой эйфории, что не в состоянии ответить.

Высвободившись, я прижимаю ухо к его груди и слушаю биение его сердца. Какой совершенный союз мышцы и воли! Ах если бы у меня было сердце, могущее так биться! Но, может, оно у меня есть? Потому что когда мы с Айзеком сливаемся в единое целое, как это происходит с другими влюбленными, то, может быть, это биение, что отсчитывает секунды, пульсирует и во мне? Возможно, его сердце может стать моим. И, наверное, тогда я познала бы тайны, к которым мои сородичи в силу самой их природы всегда были слепы.