Роковой шаг - [4]

В семье развернулась дискуссия по поводу того, нужна ли мне гувернантка. Дамарис сказала, что она сама будет учить меня.

— Возможно, ты слишком много на себя берешь, — с волнением сказала бабушка Присцилла.

— Дорогая мама, — улыбнулась Дамарис, — для меня это будет большим удовольствием, ведь я же буду все время сидеть дома.

Прабабушка Арабелла предполагала, что мне нужна гувернантка-француженка. Я умела говорить по-французски, потому что учила его параллельно с английским, живя в Париже.

— Будет жаль, если она забудет французский, — сказала Арабелла.

— Раз уж она научилась, то не забудет, — отрезал прадедушка Карлтон. Ребенку только понадобится иногда небольшая практика. К тому же между нашими странами идет война, и мы не сможем нанять француженку.

Итак, было решено, что до поры до времени меня будет учить Дамарис, а идею нанять гувернантку пока отложили.

Весь этот разговор по поводу французского напомнил мне о Жанне. Я очень любила ее в те трудные дни. Она была бастионом, отделяющим меня от жестоких парижских улиц. Если кто и олицетворял для меня защиту, так это она. Я часто думала о ней. Мне было известно, что Дамарис предлагала ей поехать с нами в Англию, но разве она могла оставить мать и старую бабку? Они ведь умрут с голоду без нее.

Дамарис сказала тогда:

— Если когда-нибудь ты сможешь приехать к нам, мы будем рады.

Я была довольна, что она так сказала, и я знала, что она вознаградила Жанну за все, что та сделала для меня.

Итак, начался первый год моей жизни у Дамарис. У меня был пони, и Смит учил меня ездить верхом.

Я никогда не была так счастлива, как в те минуты, когда ехала верхом Смит держал пони за уздечку, а Демон с радостным лаем бежал за нами. Это было даже лучше, чем ездить на плечах Хессенфилда.

Длинными летними днями мы сидели в классной комнате и занимались с тетей Дамарис. Потом были прогулки верхом — теперь уже без страховки, игры с Демоном на траве, визиты в Эверсли-корт и Довер-хаус — полакомиться лимонадом и пирожными, если это было летом; выпить подогретого вина и поесть горячих, с пылу, с жару, пирогов зимой. Мне нравились все сезоны: Среда, с которой начинается Великий пост и начало Великого поста; бесконечные службы и печаль Великой Страстной пятницы, смягченная горячими булочками в форме креста; Пасха, когда повсюду нарциссы и вкусно пахнет кекс с корицей, посещение церкви, где я садилась рядом с Дамарис и начинала считать голубые и красные стеклышки в витражах, количество людей, которых я могла видеть, не поворачивая головы, и сколько раз во время службы пастор Рентой сказал «э-э», «а-а» и «у-у». Еще был праздник урожая, когда церковь украшали фруктами и овощами, и лучший из всех праздников — Рождество, с детской кроваткой в яслях, плющом, остролистом, омелой, рождественскими гимнами, подарками и всеобщим весельем. Все это было чудесно, и в центре всего этого была я.

Они всегда спрашивали друг друга о «ребенке». «Девочка должна больше общаться с другими детьми». Тут же приглашали детей. По соседству их было не так уж много, да они меня и не интересовали. Больше всего мне нравилось быть с Дамарис, Смитом и Демоном. Но я соглашалась быть «ребенком» — средоточием всех их забот. Подрастая, я начинала кое-что узнавать, в основном, от слуг, которые приходили из Эверсли-корта. Им не нравилось бывать в Эндерби, но это было своего рода приключением, и, вероятно, они получали от других слуг компенсацию за то, что приходили сюда: возвращаясь в Эверсли-корт, они на некоторое время становились центром внимания. Меня очень интересовали люди, и я страстно хотела узнать, что у них на уме. Я быстро обнаружила, что люди часто говорят не то, что думают, и слова порой не проясняют смысл, а затуманивают его. Я беззастенчиво подслушивала разговоры слуг. Должна сказать в свою защиту, что чувствовала что-то необычное в своем воспитании. От меня скрывали какие-то факты, и, разумеется, мне хотелось побольше узнать о самой себе.

Однажды я услышала разговор двух служанок в большом зале. Я сидела на галерее. Меня не видели, а я слышала все.

— Этот Джереми… он всегда был странный. Послышалось какое-то ворчание, выражающее согласие.

— Жил один со слугой. Только этот Смит и он… и эта собака, которая всех отпугивает.

— Ну, теперь, когда мисс Дамарис здесь, все изменилось.

— И потом эта ее поездка во Францию.

— Это был смелый поступок.

— Да, правда. Да еще с маленьким багажом, с этой мисс Клариссой.

Мое волнение росло. Итак, я была багажом!

— Я не удивилась бы, если бы она пошла по стопам своей матери. Эта мисс Карлотта была настоящей женщиной. Она была так красива, что ни один мужчина не мог устоять перед ней.

— Да уж, не говори!

— Да, и просто стыдно, как она сбежала и оставила бедного мистера Бенджи. Якобы ее похитили. Похитили, так я и поверила!

— Ну, — все это уже позади, она умерла, ведь так?

— Хм, можно сказать, это плата за грехи.

— А мадам Кларисса будет такой же, попомни мои слова.

— Говорят, грехи отцов и все такое прочее…

— Вот увидишь. Полетят искры. Подожди, когда она немного подрастет. Ты будешь убирать галерею?

— Да, наверное. Хотя у меня мурашки по коже, когда я хожу туда.