Роковой шаг - [14]

— Перестань, Карлтон, — сказала Арабелла. — Ты пугаешь ребенка.

— Нет, не пугает! — закричала я. — Он только сказал, что якобиты маленькие, а они не маленькие.

Карлтон не мог отказать себе в удовольствии поддразнить меня.

— Я вижу, нам надо быть внимательными. Надо последить, чтобы она не устроила заговора здесь, в Эверсли. Пожалуй, она поднимет восстание, вот что она сделает.

— Не говори ерунды, — сказала Арабелла — Попробуй-ка этих сладостей, Кларисса. Дженни сделала это специально для тебя. Она сказала, что ты их любишь.

— Как ты можешь говорить о сладостях, когда наша страна подвергается риску! — воскликнул Карлтон.

Но я знала, что он только забавляется по моему поводу, и была довольна, что смогла высказать свою точку зрения о росте якобитов и защитить Хессенфилда. Я повернулась к конфетам и выбрала ту, которая пахла миндалем, потому что я их особенно любила.

Внимание Карлтона отвлекли от меня, но он продолжал говорить о якобитах.

— Говорят, королева благосклонна к своему брату. Вот что получается по женской логике. Я посмотрела на него в упор и сказала:

— Это измена королеве. И это похуже, чем говорить, что якобиты высокие.

Его подбородок задрожал от смеха, но он опять свирепо посмотрел на меня.

— Вот видите, она всех нас выдаст.

— Это ты так сделаешь, — напомнила я ему, — высказываясь против королевы.

— Довольно, Кларисса, — сказала Присцилла, которая всегда нервничала, когда говорили о политике. — Я устала от этого разговора. Давай оставим мужчин одних, если им нравится вести свои глупые настольные баталии. Мне думается, недавно заключенный мир и потери, которые мы понесли на пути к нему, будут хорошим ответом на все их теории.

Иногда Присцилле, довольно кроткой по натуре, удавалось утихомирить Карлтона как никому другому, даже Арабелле.

Бабушка была необыкновенной женщиной. Она родила мою мать тайно в Венеции. В свое время я узнаю, как это произошло, потому что в обычае женщин нашей семьи было вести дневники, в которые они открыто и честно записывали все, что с ними случалось. Это было для них делом чести; и когда нам исполнялось восемнадцать лет — или раньше, по обстоятельствам, нам разрешали прочесть жизнеописание наших предшественниц.

Мы как раз собирались подняться из-за стола и оставить мужчин, когда вошел ошарашенный слуга.

Арабелла спросила:

— В чем дело, Джесс? Джесс сказал:

— О, миледи, кто-то стоит у дверей. Это иностранка… кажется, она не знает языка. Она только стоит там и все повторяет: «мисс Кларисса» и «мисс Дама-рис». Вот и все, что я мог понять, миледи. Остальное какая-то ерунда…

Дамарис поднялась.

— Надо посмотреть, в чем дело. Ты говоришь, она упомянула меня?

— Да, госпожа. Она сказала «мисс Дамарис», только это. И еще «мисс Кларисса».

Я последовала за Дама рис в зал. Арабелла и Присцилла шли за нами. Большая дубовая дверь была открыта, и на пороге стояла фигура в черном.

Это была женщина, сжимавшая в руках мешок. Она что-то быстро говорила по-французски. Слушая ее, я вдруг вспомнила язык и подбежала к ней.

Она смотрела на меня, не веря своим глазам. Я очень изменилась за эти годы, но все же узнала ее.

— Жанна! — воскликнула я.

Она очень обрадовалась, протянула ко мне руки, и я кинулась к ней.

Потом подошла к Дамарис. Жанна отпустила меня и, боязливо посмотрев на нее, начала быстро и сбивчиво говорить, однако, я легко понимала ее речь, смысл которой был таков.

Мы всегда говорили, что будем ей рады. Мы звали ее с собой, но она не могла оставить свою мать и бабушку, поэтому не поехала с нами. Но мы сказали, что она может приехать, и она запомнила это. Бабушка умерла, мать ее вышла замуж, и Жанна теперь была свободна. Поэтому она вернулась к своей маленькой Клариссе, которую спасла, когда та осталась совсем одна. И она опять хочет быть с ней… а Дамарис сказала…

Дамарис на своем ломаном французском сказала, что мы рады видеть Жанну.

Арабелла, сносно говорящая по-французски, так как до Реставрации жила в замке во Франции, ожидая, когда Карл II вновь обретет свой трон, сказала, что она уже слышала о заслугах Жанны и приглашает ее в свой дом.

Дамарис только повторяла:

— Конечно. Конечно.

Я вдруг перенеслась обратно в сырой подвал, где только Жанна могла защитить меня от жестоких улиц Парижа и от жизни. И я закричала:

— Ты понимаешь, что они говорят, Жанна? Ты остаешься с нами. Ты приехала к нам, и теперь твой дом здесь.

Жанна заплакала и снова обняла меня, глядя на меня с удивлением, словно я сделала что-то очень умное, когда так выросла.

Мы подвели ее к столу, и она в изумлении раскрыла глаза от такого обилия пищи.

Дамарис объяснила, кто такая Жанна, и прадедушка Карлтон поднялся довольно тяжело, потому что, как я уже говорила, он постарел и суставы его потеряли свою подвижность, хотя он и не признавался в этом, и сказал ей по-французски с сильным английским акцентом, что любой, кто сослужил службу члену его семьи, не будет жалеть об этом. И хотя Жанна не все поняла, что он сказал, ей стало ясно, что ее приезду рады.

Дамарис сказала, что Жанна, вероятно, голодна. Принесли горячего супа, который она с жадностью съела, потом ей дали говядины. Она рассказала нам, как ей хотелось поехать в Англию, но во время войны это было невозможно. А теперь заключен договор и война прекратилась, и Жанна наконец нашла лодку, которая перевезла ее на этот берег. Это было очень дорого, но ей удалось скопить денег, когда уже не нужно было содержать мать и бабушку. Когда мир был заключен, она уже готова была ехать.