Роковое зелье - [102]

– Испанцы называют его sopa-boba, – рассеянно отозвался Алекс, – то есть бобовый суп. Его раздают нищим при воротах всех францисканских монастырей в Испании, куда те приходят со своими горшками и ложками. При этом можно наблюдать интереснейшие сцены, потому что для некоторых нищих их порция служит даже предметом торговли.

– Надо надеяться, нам не подадут нынче этот ваш sopa-boba, иначе я предпочел бы отправиться обедать домой, – с испуганным выражением воскликнул Кейт, откровенно лукавя при этом, потому что никогда не упускал случая столоваться на дармовщинку, пусть даже и самой непритязательной или грубой пищей.

– Не волнуйтесь, у сеньора Каскоса аппетит отменный, он очень строго следит за качеством и разнообразием подаваемых блюд, – старательно улыбнулся Алекс.

– Да, ситуация складывается очень непростая, – задумчиво протянул Кейт. – Я-то, признаться, никак не мог поверить, что Долгоруким все же удастся прибрать императора к рукам. Знаете, что рассказывал мне Остерман буквально на днях? Он уверял, что юный государь начал тяготиться своей зависимостью от этой жадной семейки. Петр дошел даже до того, что навестил свою полузабытую тетушку, эту красотку Елизавету, пребывающую почти в полной опале, как говорят русские. Она пожаловалась императору на свои стесненные обстоятельства: Верховный совет урезает каждый грош ее расходов, – и они с государем, обнявшись, поплакали о прежних счастливых временах, когда их любовь-дружба цвела пышным цветом. Потом государь пообещал Елизавете вернуть эти блаженные времена. Ну а вернуть их можно только одним образом – вырвавшись из-под опеки Долгоруких! Остерман был окрылен этими словами, несмотря на свою извечную неприязнь к Елизавете. Он бесконечно изображал в лицах, как совсем недавно государь, возвращаясь с охоты, презрительно бросил кому-то, похвалившему его псарню: «Веду четырех двуногих собак!» При этом он указывал на князя Алексея Григорьевича, Ивана, Николая и эту заносчивую красотку Екатерину Долгорукую. Остерман уверял, что это означает коренной переворот в сознании императора, клялся, что теперь все пойдет по-иному: Долгоруких ждет опала, двор немедленно возвратится в Петербург, государь вновь подпадет под влияние своего верного воспитателя, которому все же удастся довершить начатое, поэтому не столь важно, что наш курьер утратил ту драгоценную ношу, которую должен был нам доставить. Дело наше, уверял Остерман, восторжествует и без всякого вмешательства извне! Словом, еще вчера этот умнейший человек кудахтал, как глупая курица. А сегодня…

– А сегодня? – рассеянно переспросил Алекс, причем у него вдруг возникло полное ощущение, что существо его раздвоилось. Одна часть вполуха слушала разглагольствования Кейта, а другой, истинный Алекс снова и снова представлял это безоглядно-счастливое – и в то же время отчаянно-несчастное выражение на лице Даши, вспоминая, как самозабвенно приоткрыла она губы под его поцелуями – и с каким ужасом отскочила вдруг, отводя глаза, полные слез.

– А сегодня мне не удалось увидеть Остермана, я же сказал! – неприветливо ответил Кейт. – Чем вы слушаете, о чем вы думаете, Алекс?

Он опомнился.

– Я думаю о словах Остермана, который сказал: «Не столь важно, что наш курьер утратил ту драгоценную ношу, которую должен был нам доставить».

– Говорю вам, это было вчера, вче-ра! – огрызнулся Кейт с неожиданной злостью. – Нынче же император объявляет княжну Долгорукую своей нареченной невестой, и означает это прежде всего следующее: влияние Долгоруких отнюдь не ослабело, а еще сильнее упрочилось. Теперь на русском троне сидит не Петр, а все эти «двуногие собаки». Что само собой означает: наше дело провалено. И во всем виноват курьер, который не выполнил задания!

Опять он за свое!..

Рука Алекса бессознательно легла на грудь – туда, где в кармане камзола лежал заветный флакон. Голова его вздернулась заносчиво, даже губы дрогнули, чтобы гордо заявить: курьер все же выполнил задание! – но он не смог произнести ни слова. Мог лишь внимать голосам, ожившим в его памяти:

«Я бы мог убить тебя, ты это понимаешь? Оставалось сказать только одно слово! Да только ее мне стало до полусмерти жалко. Не тебя, а ее, понимаешь ты?»

«Бедный государь, бедный мальчик… Он обманут, он обманут!» И снова, снова – до бесконечности: «Бедный государь, бедный мальчик… Бедный государь, бедный мальчик…»

– Вы что-то хотите мне сказать, Алекс? – достиг его сознания настороженный голос Кейта, и Алекс очнулся.

Кейт близко склонился к нему: глаза напряжены, взгляд устремлен в самую душу.

Алекс чуть отпрянул. Нельзя забывать об опасной, поистине бесовской проницательности и уме этого человека. Рядом с Кейтом нельзя расслабиться ни на миг!

– Хочу что-то сказать? – Он слабо улыбнулся. – Мне больше нечего вам сказать, могу только пожалеть в очередной раз, что ваш курьер так подвел вас…

– Решили навестить нашего дорогого больного, Хакоб?

Дверь распахнулась, и герцог де Лириа в сопровождении Каскоса вошел в комнату своей вертлявой, бабской походкой.

Кейт выпрямился. Алекс откинулся на спинку кресла.

Мгновение, предназначенное для признания, минуло. Почему он промолчал? Почему?!