Рок-поэтика - [9]

В посттрадиционалистскую эпоху самые большие трудности были связаны с «жанрами, именуемыми сейчас лирическими, т.е. с многочисленными исторически изменяющимися жанрами, которые были частично связаны с музыкой, частично — с декламацией (что затрудняло объединение их в одно понятие)» [35, с. 169]. В «триединстве» рока отражена его ориентированность на естественность и простоту: так, по Г. Э. Лессингу, сочетание поэзии, музыки и хореографии является «наиболее совершенным сочетанием произвольных и естественных знаков во временной последовательности, дающим наиболее близкое подражание природе» [цит. по: 36, с. 92].

В роке данная особенность находит наиболее яркое выражение: например, танец, исполняемый на сцене лидером рок-группы, придает песне совершенно иной колорит и, так сказать, «переводит» ее в иное художественное измерение, заряжая энергетическим импульсом аудиторию и самого исполнителя.

Вербальный субтекст

Рок-текст как текст, связанный с пропеванием, по мнению М. А. Солодовой, соотносится с «правополушарным, нерасчлененно-образным мышлением» — «ритм, мелодия расчленяют, трансформируют и иным образом группируют в особые синтагмы „естественный“ текст» [37, с. 10]. Отсюда такие черты как деформирование поверхностного синтаксиса, нарушение или отсутствие логических и грамматических связей; незавершенность, отсутствие целостности высказываний, «сверхподчеркнутая актуализация замысла высказывания» — иными словами, «формальная асистемность» рок-текста порождает новую «сюрреальность» [там же, с. 30]. Про-синкретическая ориентация рока проявляется в «магической ментальности» и «оборотнической логике» (А. Ф. Лосев): стремление основываться на ассоциативных связях и умозаключениях по аналогии, «признавать мистифицированную действительность более реальной, чем эмпирический мир», и руководствоваться «коннотативно-когерентным мышлением» является приоритетными установками рок-восприятия [там же, с. 53]. Я не вполне согласна с данной концепцией. Во-первых, неправомерно соотносить рок-текст только с «нерасчленимым образным мышлением», — при восприятии рок-произведения не менее важно и мышление логическое, которое не позволяет однозначно отождествлять рок-действо с мистериями или ритуальными празднествами. Во-вторых, как я полагаю, для рок-мироощущения эмпирический мир является не менее значимым, чем «мистифицированная действительность». Тем не менее, нельзя не признать, что обращенность к мифологии, архаическому синкретизму и фольклору, гротеску и фантасмагории отражают обратную сторону попытки разрешить существующие в наличной повседневности проблемы и противоречия, выраженные в «бытописательной», «биографической» манере. Магическое выступает средством указать на возможность перехода от эмпирики и наличного вовне его — в зону вверения себя некоему Абсолюту, будь то Бог или Благо, или Вечность, т.е. ориентирует на трансгрессию. Последняя реализуется и в требовании к языку преодолеть самое себя. Русский рок первоначально не имел собственных текстов — только калькированные с английского, т.е. тексты «чужого языка», которые для многих представали как «бессмысленные слова». Кроме того, морфологические особенности русского слова совершенно не соответствовали ритмике и музыкальной фразе рока: «К русским стихам западный рок с его западными музыкальными ходами не очень подходит. Обычно в западном рок-варианте русское стихотворение, будучи завалено электричеством, выглядит рыбой, выброшенной на берег, — оно задыхается. Для русского стиха электрическое звучание — проблема. Русская фраза протяжна, русские слова длительны в отличие от английских, которые при спряжении, при склонении становятся односложными, и ими легко манипулировать внутри нервического графика музыкальной рок-фразы. На каждый малейший извив рок-фразы английское односложное слово, которое несет в себе понятие целого слова <…> реагирует мгновенно. Русские же слова, по статистике, в основном двух-трехсложные, это „славянские шкафы“. Следовательно, нужно либо рубить шкаф <…> либо надо менять мелодическую основу <…> поиск синтеза русского стиха с рок-музыкальной формой — дело тонкое» [14, с. 76].

Таким образом, правомерно говорить о том, что в русскоязычном роке, в отличие от англоязычного, вербальный субтекст в целом испытал более сильную деформацию. Нельзя проецировать методы анализа обычной поэзии на рок-тексты, не учитывая инверсии статуса слова в песне, которая обусловлена изначальной ориентированностью текста на про-певание. Статус слова в песне вообще аналогичен статусу «поэтических элементов» в стихотворении (метр, ритм и т.д.): «Текст песни в целом должен рассматриваться как чисто поэтическое, добавленное/дополненное образование.

В отличие от обыденной поэзии, в рок-поэзии языковое сообщение перестает быть основой, на которую накладываются поэтические структуры. Вместо этого слово в роке само зависит от музыкальной структуры. Можно сказать, что текст песни функционирует как метафора даже в том случае, если он не содержит ни одного тропа, и звучит как рифма даже тогда, когда не имеет никаких созвучий» [38, с. 6]. Данное положение может быть подтверждено характерным для европейской эстетики представлением о враждебности музыки слову