— Видел.
— Когда? Расскажи, — девочка схватила его за рукав.
— Ладно, — сказал Лёнька, — а ты мне ножик отдашь?
— Какой?
— А которым рогульки колем.
— Он не мой, я бы отдала.
— Не твой, дак я и так возьму. Не разбрасывайся.
Лёнька сунул ножик за пазуху и стал рассказывать:
— Лонись дедушка Калистрат да я на рыбалку поехали: переметы ставить. Осётер шёл, прямо беда, как бревно. Ладно. Напились мы с дедом чаю вечером и спать, а ночь мисячная, мисячная, будто днём. И видим мы, значит…
— Ну! ну! — торопила девочка.
— Видим мы, значит…
Но договорить ему не дали: в дверь просунулась пышноволосая голова, и тонкий женский голос спросил:
— Ты что здесь делаешь, Нора?
— Разговариваю, — отвечала девочка.
— С кем?
Сердце у Лёньки сжалось, и он почувствовал пот на спине.
— С ним, с мальчиком.
Дама взглянула на Лёньку и закричала, как укушенная:
— Кто тут? Мария Павловна! Мария Павловна!
Вбежала другая женщина, помоложе.
— Почему вы ребёнка одного оставили? Мария Павловна?
— Я… я… на минуту… — растерялась Мария Павловна.
«Всыпят мне», — подумал Лёнька, поддёргивая штаны.
— Ты что тут? А? Что? Где капитан, зовите сюда капитана.
— Рогульки… купите… — смущённо тряс для чего-то корзинку Лёнька, рогульки…
— Я вот тебе дам рогульки!..
Вбежал капитан, полный густобровый человек с рыкающим, сердитым голосом:
— Тебе что тут нужно? Зачем вполз?
— Он отравлял мою дочь какой-то гадостью! — волновалась дама.
— Нужно доктора, скорее. Доктор!
Капитан развернулся и шлёпнул Лёньку по затылку. Корзинка у Лёньки выпала, выскочил из-за пазухи украденный ножичек, зазвеневший на полу, а сам Лёнька укатился под стол.
— Господи! Он ещё и воришка. Ножичек украл, — кричала дама, — капитан!
Капитан засуетился:
— Я сейчас, ваше превосходительство.
Дальше пошло совсем плохо… сбежался народ. Лёньку потащили из-под стола, он уцепился за скатерть, скатерть стащил, попадали со стола чашки, чайник.
— Чертёнок, — шлёпал Лёньку капитан жилистой рукой, — не ползи, куда не надо, не ползи.
— Дяденька, не буду… Не буду… — кричал Лёнька.
Под смех матросов, пассажиров и казаков его выгнали по трапу на берег.
Было ему стыдно, обидно, и сквозь слёзы, со злостью, орал он капитану:
— Корзину отдай, толстопузая кикимора!
Капитан погрозил шишковатым кулаком и выругался.
* * *
Больше Лёнька не бывает на пароходах.
Когда к посёлку подходит пароход, Лёнька ложится на край яра, ест рогульки и бросает в воду скорлупы.
Кружась, уплывают скорлупы.
Река блестит, спину греет солнце, водой пахнет.
С пронзительным рёвом пробегают белые, чистые, опрятные пароходы, наполненные иной, не Лёнькиной жизнью.
«Откуда их лешак прёт?» — думает Лёнька.
