Рог изобилия. Секс, насилие, смысл, абсурд - [26]

Художника оставили наедине с судьбой. Женщина словно бы оттаяла, приподнялись веки. Взгляды соединились. Соединились тела.

Я тьме принадлежу

Однажды весь наш квартал на целые сутки оказался обесточенным. К вечеру зажглись первые свечи, окна приобрели таинственно оранжевый, чуть краснеющий оттенок. Стало необычайно тихо и спокойно, отсутствие света лишило человека его привычной дерзости и сделало более покорным. Улицы, фонари которых так и не проснулись к приходу темноты, уже не виделись столь знакомыми, их обновила неопределённость, повороты и закоулки наполняли тревогой. Родился и страх. Он шелестел в траве, пугал случайным ударом иль словом, крался за спиной.

Ночь, в продолжение дня, осталась затянута непроницаемым слоем облаков, и последняя надежда – луна – не сумела вызволить людей из мрачного плена. Только сон мог унести нас подальше, забрать и возвратить на рассвете… Но я не хотел покидать объятий тьмы. И что другим представлялось пленом, для меня – редким раскрепощением.

Комнаты освободились от стен, квартира освободилась от дома. Исчезли окна, некуда смотреть. Предметы утратили своё значение, они превратились в напоминания. Мир восстановил единство и однородность, канули разграничения.

Я был здесь, везде и нигде. Тогда, сейчас и потом. Я жаждал этот древний, первозданный мир, вожделел всей своей трепещущей плотью. Я снял и забросил одежду, что оберегала меня. «Смотри, вбирай, подчиняй!» Уничтожающее возбуждение; разбухла, оголилась головка. Я стремился быть растворённым. Ноги и руки бесконтрольно дрожали, сердце пробивало рёбра, безумно метались глаза. И вот плоть моя завопила, разорвалась, ушла.

Громкий сигнал машины, я пробудился днём. Увидел обнажённого себя на полу. Вскочил со стыдом – к одежде быстрей.

№ 10 581-й

Номер десять тысяч пятьсот восемьдесят первый взял жестяную коробку с обедом, поцеловал на прощение жену и дочь, вышел на улицу. На остановке протиснулся в служебный автобус, второй – сначала пыхтя притащился переполненный до предела, лишь приоткрылась створка, выставив чью-то спину в приклеенной потом рубашке.

Прибывая к пункту назначения, автобусы опорожнялись, и потоки номеров спешно текли к воротам промзоны. «Добро пожаловать, товарищи!», «Век живи, век трудись!», «Вместе – к ударным высотам!».

– Следующий!.. Следующий!.. Следующий!.. – раз за разом выстреливал записанный голос на проходной, подгоняя номера, чтобы те быстрее заглатывали положенные перед началом сто грамм.

Протяжный вой гудка возвестил о трудовом старте. Всем номерам отводилось по индивидуальной кабинке, в которой находился унитаз, крючок для одежды, приделанная к стене доска, куда обычно клали коробку с обедом, календарь и мигающие двоеточием часы. Также с потолка беспрестанно вела запись камера наблюдения. На время исполнения обязанностей кабинки автоматически запирались. В экстренных случаях с помощью звоночка дозволялось вызвать дежурного. Например, в случае внезапной остановки сердца.

Через кабинки проползала нескончаемая дорожка конвейера. Каждый из номеров выполнял одно-единственное предписанное ему элементарное действие. № 10 581-й вооружался прикованным цепью молотком и вбивал гвоздь в отмеченное предыдущим коллегой место. Сложно сказать, во что именно. Какое-то приспособление? Безделушка? Хлам?.. Имелась ли действительная разница? В этом месяце № 10 581-й намеревался купить дочурке велосипед, а месяцем позже – пальто для жены. Но мечты отобрали.

Спустя двенадцать часов гудок освободил своих подчинённых. № 10 581-й едва выбрался, а его уже встречает дежурный.

– Пройдёмте, вас просят в отдел кадров.

– Уважаемый Геннадий Сергеевич Стук, мы вынуждены сообщить вам прискорбное известие. В связи с непредвиденным ухудшением ситуации было принято мучительное решение о сокращении рабочего персонала. До самого конца мы остаёмся привержены главенствующему принципу равенства и справедливости, посему выбор тружеников, с которыми нам придётся расстаться, осуществила машина – путём извлечения случайных чисел.

Дорогой Геннадий Сергеевич, вы знатный представитель всего лучшего, что только есть в человеке. Годы вашей службы – сияющий пример верности и добропорядочности. Чтобы поскорей преодолеть тягостную минуту, позвольте выразить вам безмерную признательность и вручить тот самый молоток как символ незабываемых отношений, участниками которых нам с вами посчастливилось быть…

В пустоте

Я совсем один. И стою здесь, в самом высоком отеле в округе. Это здание по-солдатски выпрямилось среди своих сутулых соратников, намертво заняв когда-то выделенное под него место в строю. От старости лик его вдоль и поперёк исполосовали чёрные трещины-морщины, напоминающие о грядущем распаде их хозяина. Но пока этого не произошло, он всем своим мощным туловом упирается в землю, давая понять, кто здесь главный.

Безумно долго тянется серый, тусклый, словно сгоревший день, пепел от которого давно остыл и развеялся. В окне видна застывшая идеально одноцветная небесная гладь, похожая на бесконечно длинный картонный лист, которым прикрыли Землю и написали на нём с обратной стороны нечто вроде «Временно не работает». Нет ни солнца, ни облаков, ни самолётов, ни птиц. В небе нет совершенно ничего. Кажется, что можно воткнуть в него ложку, зачерпнуть часть аморфной массы, затем проглотить и вернуться за добавкой. И так – пока оно не будет сожрано безостаточно. А потом, в окончание трапезы, облизать своим шершавым язычищем.