Родовое влечение - [82]

– Взгляни на сегодняшнюю статью. – Он сует мне под нос мятую газету. «Однополое влечение – жизнь без мужчины». Мне хочется смеяться, но я не могу, потому что болят мышцы живота. – Более того, я потерял право опеки над Мориарти. Теперь он будет страдать от разлуки – так мне сказал собачий психиатр за сорок фунтов в час плюс НДС.

– Тпру! – Я приподнимаюсь на локтях. – Ты платишь алименты собаке, а не мне? – Слишком утомленная, чтобы бороться, я падаю на подушку. Алекс вынуждает меня переосмыслить теорию Дарвина. Если считать, что эволюция продолжается, то мужчины скоро эволюционируют в обезьян. – Алекс, мне кажется, твой кризис середины жизни начался без тебя.

– Ну и что, если так? – тут же ощетинивается он. – Что плохого в виропаузе?

– Виро что?

– Видишь ли, в середине жизни у мужчин возникают те же проблемы, что и у женщин: обильное потовыделение по ночам, депрессия, иррациональное поведение, приливы, сниженная половая активность…

– Так вот почему ты бросил меня. А я думала, что у тебя мужественности кот наплакал.

– Я не… – Он снова заговорил тише, – не слабак в этом плане, если ты именно это имеешь в виду. Но если бы даже и был, то не надо вешать ярлыки. Я лечусь от мужской менопаузы. Прохожу курс восстановительной терапии, только для мужчин. В Клинике гормонального лечения на Харли-стрит. Это лучшее, что было придумано для мужчин со времен – ну, не знаю – изобретения «Харли-Дэвидсона».

– О, понятно. Теперь, когда все отказались от тебя, ты готов примириться со вторым – прошу прощения, с третьим сортом.

– Господи, да нет же! – Он с усилием придает своему лицу приветливое выражение. – Я привык к тому, что от меня отказываются. Еще в детстве мои родители забыли предупредить меня, что переезжают в новый дом – разве я не рассказывал тебе?

Я не понимаю, почему они так долго зашивают меня. Чем они там занимаются? Вышивают?

– Послушай, у меня был длинный день. Ты не мог бы придумать что-нибудь пооригинальнее, чем вся эта чепуха насчет «во всем виновато мое ужасное детство»?

– По правде говоря, я всегда страдал от родительской депрессии. Нет, честное слово! – восклицает он, видя на моем лице пренебрежение. – «Мать и малыш». Только подумай над этой фразой. Разве она не доказывает, как глубоко в нашу жизнь проник этот вид дискриминации? Изначально предполагается, что отцов проблемы не касаются. Но нужно оценивать и мужские потребности. Я имею в виду, что душевная боль во всех отношениях так же страшна, как физическая. Возьми роды. В некоторых аспектах для мужчины они тяжелее. Ты хотя бы можешь управлять болью, для этого у тебя есть крики, чертыханья, дыхание. А я просто стоял рядом, абсолютно беспомощный, и смотрел, как ты мучаешься. – Он вытер испарину со лба. – Боже, это было ужасно.

Я смотрю на любовь всей своей жизни. Сладостная тяжесть в паху и пьянящая легкость в голове – все исчезло. Остались только слабые отголоски былого чувства, некогда яркого, как взрыв галактики. Больше ничего.

– Возьми меня назад, Мэдди. – Алекс хватает меня за руку. В его голосе слышатся мольба и боль.

Я вспоминаю день, когда я точно так же умоляла его.

«Мне придется отпустить тебя», – грустно сказал он, как будто обращаясь к цикаде, посаженной в обувную коробку. Я выдергиваю руку.

– Мне придется отпустить тебя, Алекс. Он сморщивается, и его лицо становится похожим на зефирину.

– Ты устала. Считается, что десять процентов матерей подвержены послеродовой депрессии. Для животного мира это состояние абсолютно естественно. Тебе не надо чувствовать себя виноватой. – Его лицо разглаживается, и он выдавливает из себя веселую улыбку. – Мы потом обсудим этот вопрос. Ведь мы, как-никак, взрослые люди.

Вовсе нет. В том-то и проблема. Английские мужчины завязли где-то в промежутке между пубертатом и адюльтером. Принесли малыша. Он теплый, как тост, и туго запеленат. Одного ребенка, неожиданно решаю я, достаточно.

Алекс берет у сестры сверток и начинает читать стихи. Потом петь. «Мое сердце отдано папе», «Любимое дитя», «Мой мальчик Билл»… Но уже слишком поздно. Он лишился права предъявлять требования. Я смотрю на него. Я опустошена и спокойна. Как выпотрошенная рыба.

– Я хочу, чтобы ты ушел, – твердо говорю я. Третий этап – выталкивание последа – закончен. Четвертый этап – выталкивание из моей жизни человека, которого я когда-то любила, – только начинается.

Складки у него на лбу становятся глубже.

– Послушай, Мэдди, но ведь я люблю тебя. – Он произносит эту фразу так, как будто он сам ее придумал.

Доктор, кажется, закончил вышивать на моей промежности крестики-«елочки» с захватами и двойными узлами. Мне освобождают одну ногу, и я коленом спихиваю Алекса со стола.

– Уходи.

В его взгляде мелькает паника.

– Почему? – Он инопланетянин, который кружит вокруг меня и ищет место для посадки.

Но за все месяцы, проведенные в Англии, я в конце концов научилась говорить на местном наречии. Теперь я могу ответить на его вопрос. Я смотрю ему прямо в глаза.

– Сначала нужно кое-что обсудить, знаешь ли, решить кое-какие проблемы.

Алекс удивленно моргает. У него такой вид, будто он только что вышел из дремучих джунглей и обнаружил, что существует и другой мир. По моему знаку Иоланда забирает у него ребенка. Истинная эльзаска, она Алекса и близко не подпустит ко мне. Она принимается пихать его, и он с позором бежит из палаты. Почему-то это никак не вяжется с моим образом счастливого материнства. Ни цветов, ни телефонных звонков, ни групповой фотографии радостного семейства, ни восторженного блеска в глазах. Я просто сижу на горной гряде геморроидальных узлов – даже самому сэру Эдмунду Хиллари