Родная окраина - [53]

— Про што? — испугалась мать.

— Ну, где, мол, трубы взял, батареи. Их же в магазине не продают. Не продают, верно. Но и я ж их не украл. Купил. Шофер ехал мимо и назвался: «Нужны?» — «Нужны». Сторговались, и купил. Если б в магазине все это продавали, кто б связывался с «леваками». Все равно пугают: краденое купил. А почем я знаю, какое оно, где он взял. Может, украл, а может, на свалке подобрал. — Гаврюшка дернул меня за полу пиджака. — Ты вот продашь мне костюм, а откуда я знаю, где ты его взял. Так и это дело. Да никуда они не пойдут, на испуг берут: может, перепугаюсь да и отдам им хату. А самому потом куда идти? Они ж выживут сразу, то ж звери, хищники. За деньгами аж трусятся. Они и худые все от того, что жадные.

Говорил Гаврюшка то с гневом — со слезами на глазах, то вдруг переходил на шутливый тон, как бы подсмеивался над собой. И когда он шутил, все равно за каждым словом его слышалась большая обида на себя, глубокое раскаяние в чем-то, сознание своей вины в какой-то утрате, отчаяние от абсолютной беспомощности что-либо изменить или исправить в своей жизни…

Сидел Гаврюшка у нас недолго.

Я пошел проводить его до автобусной остановки. Мы стояли на перекрестке под фонарем, разговаривали. За все время Гаврюшка ни разу не назвал меня по имени, а все по отчеству — Кузьмич, и говорил он со мной как с равным, жаловался на своих — на зятя, на дочь, на жену. Говорил он пьяно, сбивчиво, то об одной, то о другой, то обо всех сразу, и иногда мне трудно было понять, кого он имеет в виду:

— То не так сказал, то не туда ступнул… И то не по ей, и другое не по-ихнему. Все плохие, все не такие, одни они умные, одни они красивые. И только одно это и знают. И вот как пупок — все вокруг него должно вертеться! Все!!! А на сатаны кому сдался ее пупок? У каждого свой есть, да, может, и не хуже твоего, но никто ж его так не выпирает, как она… Людей не уважает, тольки себя, тольки себя. Все думал: молодая, подрастет — поумнеет, гонор слетит. Все надеялся: с годами перемелется. А оно ни черта подобного! Как што заклали в человека с дня рождения, так оно в ем и растет всю жизнь. Попала гадость — значит, она и есть. Пока человек маленький — и гадость маленькая. Растет вместе с человеком… А то, может, и обгоняет даже, человека уже потом и не видать, а только расцвела на ем эта зараза, и все… С годами, кажуть, все проходит, перемалывается… Не, ни черта не проходит и не перемалывается!..

От Симаковых вышла женщина и, склонив голову, торопливо направилась по улице. Поравнявшись с нами, она машинально вскинула глаза и вдруг выпрямилась, заулыбалась Гаврюшке:

— Здорово, жених! Чи ты опять на нашу улицу стал ходить?

Ленка! Голос, лицо — все было ее. Но если бы она встретилась мне не здесь, ни за что не узнал бы ее и, наверное, назвал бы бабушкой.

Гаврюшка приободрился, заулыбался как-то по-юношески, отшутился:

— Дак тут же, кажуть, девок много красивых развелось.

— А не поздно вздумал до девок бегать?

— Самый раз. А потом — теперь же облегчение какое: пешком ходить не надо, автобус возит.

— То да, то да… — проговорила Ленка и побежала.

Меня она так и не узнала.

— Че ж пешки? Автобус скоро, — прокричал ей вдогонку Гаврюшка.

— Некогда мне, спешу, — засмеялась Ленка и добавила: — Пешки скорей дома буду, мне близко.

Гаврюшка проводил ее долгим взглядом, вздохнул.

— То ж невеста моя была, — сказал он и усмехнулся горько и с упреком к себе. И вдруг выругался матерно и заплакал. — Эх, жизня, твою… Если б я на ей женился, рази ж я ото жил ба так? Да никогда! Она б, жизня, всю дорогу была б в радость… А теперь шо ж?.. Она ж прошла уже, жизня?.. — спросил Гаврюшка и умолк, удивленный.

Он достал из кармана платок, тряхнул им и принялся вытирать мокрые от слез, по-стариковски подрагивающие, морщинистые щеки.

СРУБИЛИ БЕЛУЮ АКАЦИЮ… Повесть

1

Все было хорошо до тех пор, пока его не взяли и не посадили в сумку из кожзаменителя, и не понесли. Сумка была еще новая и сильно пахла керосином, отчего его слегка подташнивало.

Последнее, что он услышал в этом доме, была короткая перебранка.

— Ну, придумал! Я в ней продукты ношу… Неужели не нашел ничего другого? — возмущалась женщина. — Испортишь сумку, а я за ней в очереди целый час стояла.

— Ничего с ней не случится, — ответил мужчина. — Я газетку на дно подстелил на всякий случай. А потом — мы культурные, верно, дружок? — Мужчина погладил его по голове. — Не то что некоторые…

— Культурные! — обиделась женщина. — Культурные: в доме ребенок, а он собаку притащил!

И все. Дверь хлопнула, застучали по каменным ступенькам каблуки, сумка затряслась в такт шагам. Щенку стало страшно, он прижался животом к газете, затаился.

На улице повеяло холодом, и он по привычке, чтобы согреться, подобрался в уголок, но стенки сумки оказались холодными, и щенок жалобно заскулил.

— Замерз? — спросил мужчина, и над головой щенка с гырком задернулась «молния». В сумке наступила ночь, но теплее от этого не стало.

Несли его долго, и когда снова гыркнула «молния», на щенка пахнуло теплом и бензиновой гарью.

— Эй, Семен, Неботов, иди смотри. Принес…

— Ну! — Семен заглянул в сумку, поддел щенку под живот руку, вытащил на свет и, подняв на уровень глаз, стал вертеть его и гладить. — Ух ты, какой красавец!