Родная кровь - [7]

Судья поднял руку. Кисть его с длинными точеными пальцами, в искрах драгоценных колец, казалась удивительно красивой.

— Я выслушал свидетелей, и теперь мне известны мотивы этого поступка. Монетка была подана не из милости: девочка всего лишь сказала брату, что он не докинет монеты до госпожи моей сестры. Мальчик не согласился, ибо считал себя ловким и метким, и кинул самую мелкую из бывших у него монет, и волею Короля она долетела — так как госпоже моей сестре еще не пришло время умереть от голода. Так, единственная милость, которую содеяли эти двое, пришла в мир через их гордыню. Просьба о помиловании отклоняется. Я объявляю приговор — СМЕРТЬ.

Смерть, смерть, — эхом пронеслось по залу. Арнольд зажмурился и зажал руками уши. Смерть! За пару мелких пакостей, безобидных шуточек — смерть? Не может, не может, не может быть, чтобы это действительно случалось, чтобы это случалось именно со мной!..

Двое советников в серых одеждах снова наклонились к судье. Всегда бесстрастные, их прекрасные молодые лица на этот раз выглядели взволнованными. Казалось, они о чем-то упрашивают Коротыша, а он сомневается; но вот он словно нехотя кивнул головой и опять возвысил голос.

— Закон Короля есть закон. Пусть придет Матушка с-Маленькими-Весами!

— Матушка, Матушка! — послышалось вокруг, люди согласно закивали, — и через толпу прошла к скамье подсудимых маленькая фигурка, закутанная в длинный черный балахон.

До этого мига Арнольд еще не верил в смерть. Но теперь, когда он увидел Матушку с-Маленькими-Весами, он закричал. Они действительно умерли, потому что Матушка и была сама Смерть.

Матушка с-Маленькими-Весами остановилась — сухонькая, в черном капюшоне вроде монашеского, из которого выглядывало острое личико. Она была старше всех на свете, с кожей сухой и гладкой, словно пергамент, а глаза у Матушки были крохотные, черные и круглые, как замочные скважины. Она чуть-чуть улыбалась уголками рта, а вот губ у нее не было. В одной руке она держала маленькие весы с золотой гирькой, а в другой — длинную железную спицу.

Она посмотрела в лицо Арнольду, и он не смог отшатнуться.

— Не бойся, сынок, дай-ка ручку, — сказала Матушка с-Маленькими-Весами, и взяла его запястье своими пергаментными пальцами. Длинной спицей она уколола мальчику палец, и ледяной холодок пробежал ему до самого плеча, но и крикнуть он не успел. Капля крови повисла на кончике пальца, и Матушка подставила под нее свои маленькие весы.

Потом она обернулась к Агнессе. Арнольд дернулся в порыве защитить сестренку, ни за что нельзя, чтобы ее кололи этой мерзкой иглой — но укола и не последовало. Потому что Агнесса заплакала от страха.

— Слезы, дочка? — прошептала Матушка с-Маленькими-Весами, протягивая спицу к самому ее лицу. — Это хорошо. Что кровь, что слезы — всё одно.

С этими словами она поймала крупную прозрачную каплю на кончик своей иглы и опустила ее на чашечку весов, где уже лежала кровинка. Потом легкими пальцами поставила на другую чашу золотую гирьку.

Маленькие весы, вознесенные вверх на пергаментной ручке, дрогнули. Золотая гирька плавно поплыла вверх, а та чаша, куда упали две капельки — алая и белая — оказалась внизу. Совсем внизу. Матушка подошла к судье и поставила свои маленькие весы перед судьей, и улыбнулась.

Судья обвел зал глазами. Арнольд и Агнесса под его взглядом плотнее прижались друг к другу. Брат покрепче сжал сестринскую руку.

— Мой приговор подтвержден, — сказал судья, и голос его показался очень громким. Два советника по бокам от него опустили лица. — Мой приговор окончательно подтвержден, и это — СМЕРТЬ.

Смерть, — повторило многоголосое эхо. Арнольд втянул воздух сквозь зубы, и в глазах у него потемнело.

— Нет.

Это сказал голос из зала, сказал твердо и резко. Голос этот был таким безумно знакомым, что Арнольд просто задохнулся на миг. Агнесса дернулась.

Высокий человек в красной рыцарской котте пробирался сквозь толпу, раздававшуюся перед ним, и волосы его ярко блестели в свечном свете. Все взгляды обратились к нему, когда он вышел на середину зала, повернулся к судье, и дети могли различить даже редкие веснушки на его лице. Это был принц Ричард.

— Я протестую, господин судья, они не заслужили смерти. Они всего лишь дети, и им не объяснили, в чем их неправота. Разве больной виноват в том, что он болен? Нет, то вина здоровых, которые не хотят его излечить. Моя вина. Я не научил их, как надлежит поступать. Они не преступники, господин судья, но просто несчастные дети, и я взываю к милосердию.

Судья приподнялся на своем кресле, вглядываясь в лицо защитника черными, сарацинскими глазами. Он казался очень пораженным.

— Кто ты такой, что просишь о милосердии для них? Каково твое право?

— Я люблю их, — просто ответил Ричард, и был он такой спокойный и надежный, что дети едва не заплакали от радости.

— Вот как! — судья казался озадаченным. — Что ж, это дает тебе некое право говорить на суде. Но ответь, почему же ты их любишь? Есть ли тому какая-нибудь причина?

— Есть, господин. Я — их брат, в том числе и по крови.

— Ах, вот как! — на лице судьи написалось видимое облегчение. Он снова откинулся на спинку кресла. — Тогда твои показания не имеют никакого веса, никакого. На суде слова родственников, в особенности братьев, к сведению не принимаются. Брат не может говорить за брата, таков закон. Таков старый закон, бывший еще до Короля.