Родись счастливой - [2]

О любимом мальчике Жерафли. Дима очень любит Жерафлю. А я очень люблю Диму. Но об этом знаю только я. То, что Дима выбрал именно мою подругу — удача для меня. Потому, что они часто берут меня с собой. По инициативе Жерафли. Если бы не она, мы с Димой встречались бы гораздо реже, только на занятиях. Дима вслух не возражал, но, скорее всего, тема моего присутствия не раз обсуждалась ими на повышенных тонах. Он шел, повернув голову на 90 градусов, и смотрел на Жерафлю. Я шла по другую руку от него, повернув голову на тот же угол, смотрела на Димин затылок. Я смотрела на Диму, Дима — на Жерафлю, а та — на свою тень.

Инициатива встречи-знакомства или, как сейчас выражаются, презентации, исходила от родителей Димы. Снедаемые здоровым любопытством, они попросили сына представить свою избранницу. Что ж, вполне объяснимое желание. Но поскольку они люди современные, то ни о каких смотринах и речи быть не могло. Все должно выглядеть естественно. Просто к сыну пришли его однокурсницы. То есть я и Жерафля. Наоборот, Жерафля и я. Подруга приняла приглашение нехотя. Шумно вздыхала, закатывала глаза. Но, поломавшись для порядка, все же согласилась. Только при условии, что ее буду сопровождать я.

Утром означенного дня мы с однокурсниками с утра драили стены родного университета, где обучались на программистов. Практика у нас так проходила. Потолки побелили, и мы отмывали стены от меловых потеков. Жерафля осталась дома готовиться к вечеру. Она никогда и ни за что не выйдет из дома без трехчасовых (минимум!) приготовлений. Даже в поликлинику она снаряжалась как на встречу с судьбой, а не с участковым врачом Гавриловной. Жерафля всегда готова к любви. Нет, совсем не потому, что готова променять Диму на любого встречного-поперечного. Просто ей хотелось, чтобы каждый встречный-поперечный был влюблен в нее мгновенно, по уши и навсегда. И как сачком ловила эти взгляды-бабочки, коллекционировала. Дух всеобщего обожания. Это ее атмосфера. Она жила и дышала ею. Вот и тогда, отправляясь в гости без видимого энтузиазма, она втайне мечтала уронить родителей Димы в обморок. Опомнившись от свалившегося на них счастья, те должны были живописать ее прелести коллегам по работе, соседям по дому, родственникам и так далее.

Пока Лилька прихорашивалась, я истово терла стены на лестничном марше. Противоположную стену омывал Дима. Интересно, что он думает о сегодняшнем вечере? Мне хотелось, чтобы он подошел и заговорил со мной. Или хотя бы обернулся, улыбнулся, как-нибудь особенно посмотрел в мою сторону. Но он слушал музыку через наушники плейера. Впрочем, это даже хорошо, что он не смотрел на меня. Зато мне можно иногда оборачиваться и сходить с ума от вида его лопаток, ходящих под белой майкой. Ниже майки — узкий Димин зад, для которого любые, даже самые тесные джинсы велики. Поэтому они поддерживаются широким ремнем с многочисленными клепками. От плейера, прикрепленного на поясе, к ушам тянутся черные проводочки. И, кажется, тряпкой по стене водил в такт музыке. Музыку Дима любит больше всего на свете. Хотя, больше всего на свете он любит Лильку. А музыка — после нее, в убывающем порядке. За эту двойную любовь в группе Диму называют Трубадуром.

Как-то я принесла домой фотографию нашего курса. Мама, указав на Диму, сказала:

— Нежный мальчик.

Точно, даже с виду, даже на фотографии, он нежный мальчик. Светловолосый, светлоглазый, всегда в хорошем настроении. Скажете, только идиоты вечно улыбаются. Вот и нет. Просто у него позитивный настрой. Обычно, когда все корпят над сложным заданием по высшей математике, он смотрит в окно и как будто мечтает, а не сочетает синус с косинусом. На других посмотришь — академики, хоть и дураки. Он хорошо относится к людям, он любит жизнь. И это очень ценится окружающими.

Голодная и грязная, как черт, я вернулась домой. Поплескалась из неприподъемной кастрюли, заботливо приготовленной мамой (как водится, в самую жару горячую воду отключают). Не успела открыть холодильник, как раздался звонок.

— Ты скоро? — спросила Жерафля.

— Где пожар? Что горит?

— Не придуривайся. Приходи быстрее. Я ничего не успеваю.

— А до полудня чем занималась?

— Спала, — спокойно ответила Жерафля, — не могу же явиться с кругами под глазами.

Правда, не может. Уж как явится — туши свет — ослепит.

— Ладно, сейчас поем и прибуду.

— У меня поешь.

Нищему одеться — только подпоясаться. Бросила Милашке холодную котлету, с завистью посмотрела, как кошка жует ее, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону, сменила одни джинсы на другие и через 15 минут предстала перед дверью Жерафли.

Встретили меня ее мама Ирина Андреевна и кот Фаршик, кстати, брат моей Милашки. Года три назад Лиля решила завести живность и я, не желая отставать от нее, тоже уговорила свою маму на кошку.

— Лилечка просила подождать, пока она принимает ванную, — пропела Ирина Андреевна.

— Мам, покорми Юльку, — сквозь гул падающей воды донесся голос Лильки.

— Милости прошу на кухню, — повернулась ко мне Ирина Андреевна.

Мама подруги относилась ко мне несколько свысока. Потому что я дочь моей мамы. Моя мама — художник-оформитель. Так сказать, представитель низов творческой интеллигенции. Низший слой прослойки. А Ирина Андреевна — высший. Она — чиновник от искусства. Работает в министерстве культуры. А еще Ирина Андреевна распространяет слух о том, что моя мама попивает. Не могу отпереться, попивает. Потому что у моей мамы сложная, но не складывающаяся личная жизнь, которую она от меня тщательно скрывает. В профессиональном плане тоже не все гладко. Картины она рисует престранные. Как выражается Лилька, на любителя. Но зато моя мама не говорит про людей гадости. А Ирина Андреевна — вдова полковника. Звезды на погонах мужа, а потом и его пенсия приучили Лилькину маму «всех выше и нос, и плечи» поднимать. Хотя она его, мужа своего покойного, не очень-то почитала. Все приговаривала: «Как надену портупею — все тупею и тупею». За глаза, конечно. Это слова. А на деле полковница заходила еще дальше. Духи у Ирины Андреевны пахнут малиновым сиропом, приторным до тошнотиков. И ее приглашение к столу я вежливо отклонила. Не та компания. Пришлось врать, мол, только что из-за стола. Ирина Андреевна с миром отпустила меня в комнату дочери. Я поиграла с Фаршиком, полистала модный журнал, отгадала кроссворд (кроме позиции «Польский католический священник» по горизонтали), включила телевизор и как змея перед флейтой остановила остекленевший взгляд на экране. В сериале ничего нового: пропавшие или незаконнорожденные дети, амнезии, комы, внезапно свалившиеся наследства. Чепуха, а не оторвешься. Тут, наконец, появилась Жерафля с тарелкой нарезанных огурцов и скомандовала: