Родина - [26]

— Какая невеста? — удивился Сергей.

— Смерть, милачок, смерть — хотят нас фашисты с проклятой смертью повенчать, а нам такая не по нраву… Вот ее, подлую, и угощаю!

Он воинственно распушил свою огненную бороду и потряс руками в дубленых рукавицах.

Он сердито и хитро подмигнул своими аквамариновыми глазками и, подскакивая от толчков машины, громко затянул какую-то похожую на заклинание песенку.

Грузовик шел, колыхаясь, как корабль, среди волн серебряно-голубой пыли. Ветер насвистывал в уши лихую зазывную песню. Таня сидела, прижавшись к Сергею, и казалось ей: старая сказка детских лет в образе Тимофея-сундучника с его огненной бородой и мурлыкающей песней слилась с жизнью, полной ветра и снежного вихря. Сердце тревожно и сладко сжималось, словно этим вихрем будущее встречало их любовь.

* * *

Через два дня после того, как Таня Лосева была зачислена в чертежную конструкторского бюро, Костромин вечером рассказывал матери, как эта девушка «просто все схватывает на лету, даже приятно смотреть».

— Да, да, конечно, приятно, — иронически поддакивала ему мать.

— Серьезно, мама, такая молодая, а… огонь инициативы горит в ее глазах!

— Я бы сказала — огонь счастья! Ох, Юрий! Загляделся, не выдержал? Я тебя понимаю: на то и красота, чтобы ею любоваться. Да только эта красота не сегодня-завтра замуж выскочит за танкиста.

— За танкиста? — вскинулся Юрий Михайлович.

— Ну да. Кстати, он здесь, в столовой сидит.

— Послушай, мама, мне совершенно необходимо познакомиться с ним.

— Тебе на него тоже приятно смотреть?

— Ах, мама, брось шуточки! Ну, не везет… и черт с ним!

Через несколько минут за «пузатым бовой», большим лосевским самоваром, шла оживленная беседа между Юрием Михайловичем и Сергеем Панковым.

— Немцы, надеясь на молниеносную войну, — говорил Юрий Михайлович, — оснастили свои танки определенным образом.

— Ну да, — усмехнулся Сергей, — они взвесили только мощь своего снаряда, но не учли мощи сопротивления… Этого немецкая аккуратность не предусмотрела.

— Да, да! — живо согласился Юрий Михайлович и с довольным видом протер очки. — Это вы очень правильно сказали, товарищ капитан! Снаряд и сопротивление — именно так оно и есть!

— Я хочу сказать, что немцы не учли сопротивления тех, кто находится под нашей броней, — и Сергей описал над головой низкую линию броневого потолка машины.

— В том-то и заключается особенность нашей советской техники. Моя мечта: чтобы наши танкисты, уничтожая врага, были как можно менее уязвимы сами.

— А для того — следи за немцем в оба! — строго изрек Иван Степанович и даже погрозил своим темным и твердым пальцем.

Он только что пришел из цеха после срочного ремонта одного из старых молотов. Ремонт был произведен «по рецепту» самого Ивана Степановича, мастера кузнечного цеха, а главное — силами самой бригады, и удался прекрасно. Теперь Иван Степанович наслаждался чаепитием. Вытирая лоб большим с голубыми горошинами платком, он неторопливо пил стакан за стаканом, временами вставляя в разговор свои замечания.

— Мы, люди уральские, немцев-то еще с каких пор знаем! — многозначительно говорил Иван Степанович. Его густые с проседью усы встопорщились от злых воспоминаний. — И у нас на Лесогорском до революции немцы управители бывали, и на шуваловских заводах, что под Пермью — случалось мне там у родных гащивать, — тоже немцев управителей толкалось сколько хочешь. Иной норовит с тебя три шкуры спустить, а то и все семь. Надерут денег побольше, набьют карман — да и фьють к себе в Германию. Случалось, и у нас на Урале расправлялся народ с такими управителями. Будто про нас Некрасов Николай Алексеевич, великий русский писатель, песню сложил. Помните, чай:

И немец в яму бухнулся,

Кричит: «Веревку, лестницу!..»

Иван Степанович прочел наизусть несколько строк и торжественно закончил:

— За врагом гляди в оба!

— Гляди в оба! Правильно, Иван Степаныч! — подхватил Костромин. — Немцы, Сергей Алексеич, конечно, постараются, придумают новые танки.

— Конечно, придумают, — согласился Сергей.

— Да, да, — продолжал Костромин. — Фашисты, конечно, скоро почуют опасность и навалятся на нас новой мощью металла. При этом, как всегда, главная их надежда — на броню; и мы должны быть к этому готовы. Вас, Сергей Алексеич, я из рук своих не выпущу, пока ваших замечаний о своей работе не услышу! Фронт питает нашу мысль, фронт вносят свои коррективы.

— Да что ж, — рассмеялся Сергей, — бранить не собираюсь. Наш средний танк мы, фронтовики, очень уважаем и любим, а замечания, конечно, есть.

Между конструктором и танкистом начался, как успел шепнуть жене Иван Степанович, «ответственный технический разговор». Иван Степанович, важно и таинственно поднимая русые курчеватые брови, старался тихохонько касаться стаканом блюдца, чтобы не нарушить чем-нибудь течения этой беседы. Некоторые детали, относящиеся к «сердцу машины», ковались на пятитонных молотах его цеха, и он гордился про себя, что его старое кузнечное мастерство участвует в таком большом военном деле. Наконец он не утерпел и, воспользовавшись подходящим моментом, опять вставил в беседу свое «отчее словцо»:

— Что говорить, наше русское мастерство от времени не вянет и не старится. К примеру, наш лосевский род, сказывают, со времен царя Алексея Михайловича начало свое ведет, от кузнеца Нефеда Лосева. А прапрадед мой, кузнец Андрей Лосев, у царя Петра жалованный заветный рубль получал… Все у нас в роду были кузнецы да литейщики, и сколько раз мы, Лосевы, для битвы работали!.. Андрей Лосев «казну» для петровских пушек ковал, а я, Иван Лосев, детали кую, которые к самому сердцу танка относятся. И сыновья мои, оба мастера-литейщики, оба в Молотове работают и тоже по танкам, тоже оружейники боевые!