Родина - [24]

Первое впечатление двойственно: не понимаешь где ты и зачем. Покачиваясь в ритм рева двигателя, до боли в пальцах впиваясь в автомат, трепеща перед черной пустотой неизвестности, большими непонимающими зрачками впиваешься в "пейзаж", ищешь, сам не зная чего. Ищешь большое и страшное. А находишь...

Среди зияющих глазниц разрушенных многоэтажек, остатков битой бронетехники и сожженных автомобилей... ходили люди, работали не известно как уцелевшие коммерческие ларьки, ездили легковушки, бегали дети. Особое, неизгладимое впечатление на меня произвели молодая мамаша, медленно гуляющая с коляской и группа детей, радостно пожирающая добытое, откуда-то из параллельной вселенной, мороженое. В нескольких кварталах от них стреляют, страдают, умирают, а им - хоть бы хны. У них отдельный, собственный мир, который кончается вот тут, за поворотом. И снова - развалины, разруха, грязь. Неожиданный контраст - черное и белое, мир и война одновременно. Когда впервые видишь такие, казалось бы, несовместимые противоположности, то здорово получаешь по мозгам, расшатывая итак не крепкую крышу сознания.

Сидишь на броне, смотришь на городские развалины, смотришь на почему-то не синее небо и стараешься не думать, а просто существовать, находиться вне пространства и вне измерений. Вне мирского бытия. Вне обычной, будничной суеты. Вне жизни. Самое интересное - мне не было страшно. Я не боялся ни "духов", ни смерти, ни плена, ни ранений. Помешательство какое-то, стопроцентное отсутствие чувства страха. Страх приходил всегда, но приходил позже, после событий. Когда в спокойной обстановке анализируешь прожитое, делаешь выводы и зло улыбаешься судьбе, вот тогда и становится страшно. А так, нет. Смерть. Смерти боится любой здравомыслящий человек, но думать о ней постоянно - нельзя. Чем глубже погружаешься в думы о смерти, тем ближе к ней становишься. И, в процессе, можешь и не заметить момента ее триумфа, поглощающего тебя в себя. Ведь у смерти тоже есть своя работа, и она тоже старается выполнить ее в назначенные свыше сроки.

Оставив на двух блок постах по наряду дежурных (офицер + десять солдат), мы, изучив окрестности, вернулись на базу. Отдельная бригада оперативного назначения No34, в которую меня определили, совершала такие выезды ежедневно.

До 5 августа все было относительно спокойно, обычные обстрелы колонн и ночные перестрелки не в счет. 5 августа, рано утром, нас подняли по тревоге и бросили в оцепление. Мы окружили один из центральных районов города. Приказ - никого не впускать и не выпускать из кольца, внутри которого чувствовалось беспокойное шевеление. Через несколько часов после начала спец. операции, когда я уже порядком устал, и, стоя у нагромождения из бетона и мусора, нервно передергивал затвор, ко мне подошел чеченец. Он представился работником местной администрации, предъявил документ и уверенным шагом ушел внутрь кольца. Я даже сообразить не успел - кто он такой и зачем пошел туда. Так быстро это произошло. Тут в соседнем квартале послышались автоматные очереди, и я об этом больше не вспоминал, другие появились проблемы...

Приехала наша смена. Объяснив ситуацию, мы заняли места в машинах и тронулись. В авангарде и арьергарде колонны двигались бэтэры, между которыми поместился с десяток грузовиков с бойцами. Я, вместе с командиром, запрыгнул на броню ведущего бэтэра. Но не успели проехать и ста метров, как неожиданно прогремел взрыв - следовавший следом за нами ЗИЛ подорвался на фугасе. В ту же секунду мы распластались на дороге и взяли на мушку все имевшиеся неподалеку объекты. Место было открытое, "духи" могли обстрелять нас из автоматов и подствольников, или помучить снайперами. Потихоньку потихоньку, мы отползли от машин на безопасное расстояние. Постреливая, пролежали около получаса. Тишина. В ответ не стреляют. Я, получив приказ "разобраться с потерями", бросаюсь к ЗИЛу. Остальные по-прежнему держат под наблюдением окрестности, лежат и ждут. Подбегаю к машине: от взрыва ЗИЛ перевернуло и покорежило, а от кабины вообще не осталось и следа. Находившиеся в кабине, вероятнее всего, погибли. Выжившие бойцы из тех, кто находился в кузове, вытаскивали раненных и, как могли, оказывали им первую помощь. Некоторые из пострадавших орали матом, некоторые - стонали. Кто-то тихо плакал. Одному из бедолаг оторвало обе ноги, но он не проронил ни слова. Он молча смотрел туда, где должны быть ноги и шевелил руками. Из-под обломков кто-то вылез и бросился ко мне. Черный от гари, с выпученными глазами, он обнял меня и закричал: "Я был в этой машине! Я живой! Я из этой машины! Я живой! Я живой!" Я узнал его, вместе служили в школе сержантов в Тольятти...

Вечером, в этот же день, охраняемые нашей бригадой блок-посты и группа огневой поддержки попали в окружение. Всю ночь обстреливали и "15 городок". Мне повезло, я был назначен дежурным по батальону и еще с двумя бойцами остался на месте, на базе. Остальные поехали на подмогу к окруженным служакам, большинству из которых уже не суждено было вернуться назад живыми. Нохчи захватили центр - основные улицы и перекрестки, окружив наших на блок-постах и КПП. Видимо, некоторые позиции дудаевцами были пристреляны заранее и поэтому они чувствовали себя довольно вольготно. В районе Дома правительства бои носили особенно жестокий характер. Боевики использовали даже несколько захваченных у наших частей бээмпэшек, что заметно увеличило возможности их маневренных групп. Несколько суток мы не могли связаться с окруженными в правительственных зданиях, на которых нохчи пытались повлиять и в психологическом плане - подбрасывали листовки с призывом не ввязываться в перестрелки и сидеть спокойно, чтобы не понести потерь. Для большей эффективности в это же время окруженных интенсивно обстреливали из всех видов оружия. Особенно доставали своими резкими появлениями "из ниоткуда" и столь же резкими исчезновениями "в никуда" мелкие группы снайперов, прилично напугавшие своей боевой подвижностью моих служаков.