Род князей Зацепиных, или Время страстей и казней - [100]

На другой день в Летнем дворце в комнатах Бирона собрались опять особо приглашённые лица из высших гражданских, военных и придворных сановников для обсуждения положения государства в случае несчастия с императрицей.

Приехали оба кабинет-министра, князь Черкасский и Бестужев-Рюмин; Остерман по-прежнему лежал у себя в тёмной спальне и на осведомления о его здоровье отвечал, что ему хуже; приехал обер-шталмейстер государыни князь Александр Борисович Куракин, сын бывшего посла в Париже, там и воспитавшийся, вельможа разумный и деликатный, только весьма заносчивый. Он был большой приятель с князем Андреем Дмитриевичем Зацепиным и известен тем, что, несмотря на то что любил болтать, тоже никогда не разговаривал ни с какой прислугой. Он был кровный и непримиримый враг Волынского. Приехали также: начальник Тайной канцелярии генерал-аншеф Андрей Иванович Ушаков, генерал-аншеф Александр Иванович Румянцев, обер-гофмейстер Рейнгольд Иванович Левенвольд, председатель Коммерц-коллегии Карл Иванович Менгден, фельдмаршал Иван Юрьевич Трубецкой, тайный советник Иван Иванович Неплюев и вице-адмирал, обер-егермейстер и сенатор Андрей Дмитриевич Зацепин.

— Посмотрю, чем эта комедия кончится, — сказал он племяннику, садясь в карету и назначив ему видеться с ним вечером на игре у Леклер.

Только что всё вышеназванные особы собрались в Летнем дворце, как к ним ещё, по особому приглашению герцога, присоединились: генерал-поручик командир Измайловского полка Густав Карлович Бирон — брат герцога и сенатор Григорий Петрович Чернышев.

Герцога Бирона не было, он был у императрицы.

Разумеется, интересом минуты было здоровье государыни, и общий разговор обращался около новостей, сообщаемых докторами.

Иван Юрьевич Трубецкой рассказывал князю Андрею Дмитриевичу, как вчера, будучи приглашённым императрицей к обеду, он остался голодный; как государыня сперва была весела и смеялась над его заиканьем и как потом вдруг…

Но все, говоря об императрице, старались всеми мерами избегать подводного камня, ради которого собрались тут, то есть случая её смерти. Ни один из них даже намёка не сделал на вопрос: «А что будет, если императрица скончается?»

Вошли Миних и генерал-прокурор Никита Юрьевич Трубецкой, племянник фельдмаршала. Миних окидывал всех своим приветливым взглядом и улыбался своей обыкновенной, добродушной улыбкой.

— Ну что наша покровительница, наша матушка царица? Да пошлёт ей Бог исцеление! Что доктора? Где герцог? — спрашивал Миних, обращаясь к Левенвольду, протягивая руку и здороваясь по очереди со всеми, кроме Густава Бирона и Бестужева, с которыми был в ссоре.

Те тоже старались сделать вид, будто не заметили прихода Миниха.

С Густавом Бироном Миних был во вражде ещё с осады Хотина за то, что тот отказался исполнить его какое-то весьма дерзкое предложение. Бестужева же он не любил как явного сторонника Бирона, а в последнее время имел, кроме того, с ним в кабинете крупный разговор по вопросу об отпуске денег на артиллерию.

Бестужев знал, что поступившие в штатс-контору деньги Бирон полагал выпросить у государыни, чтобы приличным образом обставить дом своего сына, наследного принца курляндского и семигальского Петра, командира полка конной гвардии, за которого, впрочем, по его молодости, управлял полком премьер-майор Ливен. Принцу в будущем феврале должно было минуть семнадцать лет, и он должен был вступить сам в исправление своих должностей; а Миних ни с того ни с сего, узнав, что в штатс-конторе есть остатки, вздумал просить их на артиллерию. Бестужев говорил, что, по случаю окончания победоносной войны под предводительством самого Миниха России неоткуда ждать неприятелей; что с Швециею, если бы та вздумала воевать, можно управиться и с той артиллериею, какая есть, а что есть другие, более настоятельные государственные нужды и прочее. Миних же говорил: воюй на мир, а мирись на войну; оружие и в мире, и в войне одинаково должно быть в исправности, и это есть первейшая государственная необходимость; наконец, что, сидя дома за бумагами, легко управляться не только с Швецией, а с целым миром, но когда дойдёт до дела, так бумажные-то борзописцы обыкновенно по углам прячутся; а он знает, легко ли в поле управляться.

Бестужев не уступал. Миних горячился и тем более считал себя вправе требовать, что просил на дело действительно необходимое и что не знал тех мотивов, по коим кабинет так упорно ему отказывает.

Вошёл герцог. Высокомерно окинув взглядом присутствующих, приветствовавших его низкими поклонами, он объявил, что состояние здоровья императрицы опасно.

— Теперь она заснула, — прибавил он, — и доктора надеются, что этот сон подкрепит её силы и будет содействовать благоприятному исходу болезни.

«То-то ты такой опять гордый стал», — подумал Левенвольд.

— Вместе с тем, по своей материнской заботливости о спокойствии своих подданных, — продолжал Бирон, — она приказала заблаговременно обсудить и принять надлежащие меры к сохранению спокойствия государства на случай несчастия…

Проговорив это по-немецки, Бирон вновь гордо окинул взглядом присутствующих.

Все безмолвствовали.