Робин Гуд - [22]

— Я буду мягок и тверд одновременно.

— Да наставит вас Бог! Но вот мы и пришли, глядите. И мощным голосом монах воскликнул:

— Да будет с тобой благословение моего высокочтимого покровителя, великого святого Бенедикта, и да ниспошлет он всяческие блага тебе и твоим домочадцам, Герберт Линдсей, страж порот замка Ноттингем! Позволь нам войти: я пришел с двумя друзьями: один хочет переговорить с твоим хозяином о весьма важных делах, второму надо подкрепиться и отдохнуть, а я, если ты позволишь, дам твоей дочери духовные наставления, в которых она нуждается.

— Как, это вы, веселый и честный брат Тук, перл монахов Линтонского аббатства? — сердечно приветствовали его изнутри замка. — Добро пожаловать вам и вашим друзьям, дорогой мой господин.

И тут же подъемный мост опустился и путники вошли в замок.

— Барон уже удалился в свои покои, — сказал привратник Герберт Линдсей Аллану, который хотел, чтобы его немедленно провели к барону, — и, если вы явились к нему не с мирными речами, я посоветовал бы вам отложить свидание на завтра, потому что сегодня вечером барон пребывает в великом гневе.

— Он, должно быть, болен? — спросил монах.

— У него подагра в плече, и он претерпевает муки ада; оставшись один, он скрипит зубами и требует помощи, а если к нему подходят, впадает в бешенство и грозит убить всякого, кто осмелится сказать ему хоть слово утешения. Ах, друзья мои, — грустно добавил Герберт, — с тех пор как в Святой земле под Иерусалимом барон был ранен сарацинской кривой саблей в голову, он потерял и терпение, и здравый смысл.

— Его ярость меня мало беспокоит, — ответил Аллан, — я хочу немедленно говорить с ним.

— Как вам угодно будет, сударь. Эй! Тристан! — окликнул сторож проходившего по двору слугу. — Скажи-ка мне, в каком настроении его светлость?

— А все в том же, буйствует и рычит, как тигр, потому что лекарь сделал лишнюю складку на его повязке. Представьте себе только, господа, барон пинками выгнал бедного лекаря, а потом схватил кинжал и принудил меня вместо доктора делать ему перевязку, при этом угрожая мне, что при малейшей моей оплошности он мне нос отрежет!

— Заклинаю вас, сэр рыцарь, — печально сказал Герберт, — не ходите сегодня к барону, обождите.

— Ни минуты, ни секунды не стану ждать, проводите меня в его покои.

— Вы требуете этого?

— Требую.

— Ну, да хранит вас Господь! — сказал старый Линдсей и перекрестился. — Тристан, проводите этого господина.

Тристан побледнел от страха и весь затрясся; он уже радовался тому, что целым и невредимым ускользнул из когтей этого свирепого зверя, и коксе не собирался лезть снова к его логово, справедливо опасаясь, что гнев барона может поразить и гостя, и его провожатого.

— Его светлость, без сомнения, предупрежден о визите этого господина? — несколько смущенно спросил он.

— Нет, друг мой.

— Не позволите ли вы мне тогда предупредить его светлость?

— Нет, я пойду с вами, ведите меня.

— Ах, — горестно воскликнул бедняга, — я погиб!

И он ушел в сопровождении Аллана, а старый ключник, смеясь, сказал:

— Бедный Тристан поднимается по лестнице в спальню барона с таким видом, будто идет на эшафот. Клянусь святой мессой, сердце у него, должно быть, гак и стучит! Но я здесь прохлаждаюсь, храбрецы мои, а мне нужно проверить часовых на крепостных стенах. Брат Тук, мою дочь ты найдешь в буфетной, отправляйся туда, и, если Богу угодно будет, я туда тоже через часок приду.

— Благодарю тебя, — ответил монах.

И в сопровождении Робин Гуда он углубился в лабиринт переходов, коридоров и лестниц, где Робин уже тысячу раз заблудился бы. Брат Тук же, наоборот, отлично знал здесь все: он чувствовал себя в Ноттингемском замке не менее привычно, чем к Линтонском аббатстве, и не без некоторого самодовольства, уверенно и спокойно, как человек, давно приобретший определенные права, постучал в конце концов в дверь буфетной.

— Войдите, — послышался свежий девичий голос.

Они вошли; увидев великана-монаха, хорошенькая девушка лет шестнадцати-семнадцати, вместо того чтобы испугаться, стремительно подбежала к ним, кокетливо и благожелательно улыбаясь.

«Ага! — сказал себе Робин. — А вот и невинное духовное чадо святого отца! Честью клянусь, красивая девочка: глазки искрятся весельем, губы яркие и улыбаются — одним словом, самая хорошенькая христианка, какую я когда-либо видел».

Робин не сумел скрыть, что красота любезной девушки произвела на него большое впечатление, и поэтому, когда прелестная Мод протянула ему обе свои маленькие ручки, чтобы приветствовать его приход, добрый брат Тук воскликнул:

— Не довольствуйся руками, мой мальчик, а целуй ее прямо в губки, в алые губки, оставь скромность — это добродетель дураков.

— Фи! — сказала девушка, насмешливо качая головой. — Фи, как вы смеете такое говорить, отец мой?

— «Отец мой, отец мой!» — с фатоватым видом повторил монах.

Робин последовал его совету, хотя девушка все же слабо сопротивлялась; Тук вслед за ним наделил свою духовную дочь сначала поцелуем прощения, потом поцелуем примирения… одним словом, нужно признать откровенно, что Мод к нему относилась скорее как к поклоннику, нежели как к наставнику, а манеры монаха весьма мало соответствовали его сану.