Роберт Оппенгеймер и атомная бомба - [5]
Но вход в «здание» не был закрыт, хотя внутри него производилась гигантская перестановка в радостном предвидении больших перемен. В Геттинген время от времени съезжались физики со всех стран, чтобы обмениваться последними теоретическими выводами или результатами новых исследований. Сам Бор приезжал туда из. Копенгагена читать лекции. Никакие иные условия не смогли бы быть более благоприятными для Оппенгеймера, ум которого жадно стремился к открытиям, к смелым обобщениям и интеллектуальным приключениям. Изучая физику, он продолжал заниматься такими необычными, с точки зрения его коллег, предметами, как философия и литература. Одним из тех, кто более всего восхищался выдающейся индивидуальностью молодого американца, был английский физик Поль Дирак, который жил на одной вилле с Оппенгеймером и уже тогда считался одним из самых крупных имен теоретической физики. Дирак шел по стопам французского ученого Луи де Бройля и одновременно с немецкими теоретиками Э. Шредингером и В. Гейзенбергом приступил к преодолению некоторых препятствий, неожиданно возникших в квантовой теории, которая не учитывала всех явлений, наблюдавшихся при поглощении и дисперсии света.
Таким образом, и университетские лекции, и повседневные, беседы с людьми, находившимися в авангарде ведущих исследований, выдвигали Роберта Оппенгеймера на передовые позиции воинствующей и победоносной науки.
Новые идеи, столь радикально менявшие основы физического видения мира, преподавались в процессе их формирования теми, кто сам их создавал, и студенты считали себя призванными внести свой вклад в построение теории. «Это был эпический этап», – рассказывал позднее Оппенгеймер, воскрешая в памяти то время, когда создавалась квантовая теория атома. «Построение квантовой теории не является результатом труда только одной личности; ее создание потребовало коллективного сотрудничества десятков ученых многих стран, а весь фронт исследовательских работ был от края и до края охвачен критическим и глубоко творческим разумом Нильса Бора, который охранял, развивал, углублял и, наконец, воплощал в жизнь первоначальный замысел. Это был период кропотливой работы в лабораториях, решающих экспериментов, дерзких начинаний, множества ошибочных исходных позиций и смутных догадок. Это было время непрерывной переписки, поспешных конференций и дискуссий, критики и блестящих математических импровизаций. Это была эпоха созидания; новые догадки вселяли ужас и энтузиазм одновременно. Для того чтобы нарисовать полную картину тех событий, потребовалось бы такое же высокое мастерство, как для повествования истории Эдипа или Кромвеля, но события разворачивались в сфере интересов, столь далеких от нашей повседневной жизни, что у поэта или историка очень мало шансов познать их…»
Немецкий физик Иордан так вспоминает эти годы: «Мы задыхались от напряжения. Лед был сломан… Становилось все более очевидным, что мы натолкнулись на более глубокий пласт тайн природы, чем предполагали, и что потребуются совершенно новые объяснения для того, чтобы разрешить те глубокие противоречия, обманчивость которых обнаружилась значительно позднее».
В этой обстановке интеллектуальной лихорадки Роберт Оппенгеймер чувствовал себя как рыба в воде. Его личные качества максимально использовались. Несмотря на довольно слабое здоровье (он в течение нескольких лет боролся с туберкулезом), Оппенгеймер не жалел себя; он принимал участие во всех дискуссиях, а когда брал слово, то его нелегко было заставить замолчать. Он любил нравиться, пленять, блистать, возбуждать симпатию и привлекать к себе общество. Еще в то время проявилась одна из черт, ставшая и его силой, и его слабостью: некоторая способность и в то же время потребность вызывать восхищение, которого, как нетрудно догадаться, не могли избежать и окружавшие его женщины. Это возбуждало недовольство некоторых менее талантливых студентов, и они решились даже составить петицию, которую направили одному из профессоров, с просьбой призвать американца к более скромному поведению.
