Роберт и Арабелла - [29]

– Думаю, да.

– Откуда ты можешь это знать! – рассмеялась она. – Я спрашиваю тебя, словно ты в состоянии ответить на любой вопрос. Странно, но я верю, что это так. Ты можешь общаться со сверхъестественными силами, я это чувствую. Иначе как бы ты стал таким, каков ты есть?

Он ничего не ответил, и они оба довольно долго молчали. Светало. Роберт отослал ее в кибитку, где она переоделась и легла спать в надежде, что он ее разбудит, прежде чем заснет сам.

Однако этого не произошло, и когда она проснулась около полудня, то обнаружила, что он уже на ногах. На нем был костюм оруженосца: трико, плотно обтягивающее бедра и ягодицы, – одна половина зеленая, другая желтая; короткая куртка такой же расцветки. Этот наряд он носил, когда служил у своей графини. Роберт однажды примерил его, когда Арабелла замучила его расспросами о том, как он выглядел в те времена, когда жил с ней.

Роберт собирался в соседний город на ярмарку, чтобы купить ей коня взамен Соломона. Они были довольно далеко к югу от владений отца и Гуиза, и Арабелла могла по ночам кататься верхом. Это оставалось столь же рискованным, но находиться взаперти ей было уже невмочь.

– Меня не будет какое-то время. Еда на столе.

Она вскочила с постели в страшном испуге.

– Ты вернешься? Ты не оставишь меня?

– Я вернусь. А ты не очень-то доверяешь мне, да? – улыбнулся он. – Впрочем, как и я. С тебя станется взять Птолемея и ускакать от меня.

Когда Роберт ушел, Арабелла присела на кровать и задумалась над такой возможностью, которая самой ей в голову не приходила.

Она взглянула на себя в зеркало и нашла, что за последние несколько недель похорошела. Ее беспокоили болезненные ощущения в груди, но она убеждала себя в том, что это результат неумеренной страсти Роберта.

Арабелла намеревалась внять предостережению старой цыганки и уберечься от любви. Родители помогали ей в этом, потому что понимали: ее любовь поставит крест на их планах, впустит беду в их дом.

Но другая Арабелла, о существовании которой она не подозревала, отдалась Роберту телом и душой. Арабелла отказывалась верить в то, что та женщина, которую она видит в зеркале, – это она сама. И в то же время было приятно осознавать, что это чувственное создание, обладающее огромной притягательной силой для мужчины, а значит, и властью, – неотъемлемая часть ее личности.

Арабелла всегда была хозяйкой собственной судьбы при условии, что она выполнит единственное требование матери: сохранит для будущего супруга девственность.

«Если ты согрешишь с каким-нибудь пажом – а для меня не секрет, что ты любишь с ними поразвлечься, – то останется только одно средство. И ты знаешь какое», – так сказала ей мать накануне двенадцатилетия.

Мария, у которой жизненного опыта было побольше, рассказала ей, как поступают с принцессами, утратившими невинность до свадьбы: повивальные бабки зашивают им девственную плеву. Одно описание этого процесса заставило Арабеллу тогда застонать от воображаемой боли.

Когда она выглядывала в окно и видела цыгана, сидевшего на корточках у костра, то ловила себя на мысли, что в нем есть то благородство, которым отнюдь не обладают люди, благородные по рождению. Он всегда чувствовал ее взгляд и оборачивался. В эти минуты она страстно вожделела его.

Около полудня она услышала стук копыт, хотя Калиф не издал ни единого звука, поскольку привык встречать хозяина с молчаливым достоинством. Она выглянула в окно и увидела, как цыган спешился и погладил по шее гнедого скакуна, которого привел в поводу. Арабелла бросилась к двери и, позабыв о мерах предосторожности, забарабанила в дверь кулаками.

– Выпусти меня! Я хочу посмотреть на него! Дверь распахнулась, и она готова была выбежать из кибитки, но цыган удержал ее за плечи.

– Еще светло. Надень плащ и спрячь волосы под капюшон, – сказал он.

Они вместе тщательно осмотрели коня, не упустив ни одной детали.

– Это не Соломон, – обронил цыган.

– Я и не ждала другого, – ответила она, хотя в голосе у нее звенели слезы.

– Такой же великолепный конь, как Соломон, стал бы привлекать к нам внимание. А это рискованно.

– Этот тоже очень хорош.

Арабелла прекрасно разбиралась в лошадях, не хуже, чем цыган. Возможно, это единственное, в чем она не уступала ему.

Жеребец косился на нее и беспокойно переступал с ноги на ногу, пока они с Робертом осматривали его со всех сторон. Казалось, он тоже оценивает своих новых хозяев.

– А он не слишком норовист?

– Нет. Я специально поинтересовался этим, потому что тебе некогда его объезжать.

– Это я умею! – рассмеялась она.

– Не сомневаюсь. Но тебе придется приучить его к мысли, что ты его хозяйка.

Он стал рассказывать ей, как цыгане приучают своих коней слушаться только хозяина. Она не раз замечала, как заботливо Роберт относится к своим лошадям. Проходя мимо, он не упускал случая ласково погладить их, потрепать по холке. В его движениях в этот миг сквозила та же нежность, с какой он прикасался к женщине.

«Почему европейцы обращаются с лошадьми иначе, для меня всегда оставалось загадкой», – говорил Роберт.

– Как его зовут? – спросила Арабелла, гладя жеребца по шее.

– Сарацин. Ему три года. Он уже привык к своему имени. Я думаю, его лучше не менять.