Ритуал - [99]

Малески подтвердил, что страх нелегко побороть даже после многократных встреч с такой тварью. А ведь Жана гнело еще и отчаяние, порожденное мыслью о том, что где-то в этих воющих бестиях скрываются его сыновья.

Жан осмотрел Антуана, царапины на лице которого уже закрылись. Синяки и кровоподтеки исчезли как по волшебству. А вот рана в предплечье его удивила. Края пореза почернели, словно их чем-то прижгли, а плоть выглядела омертвевшей.

— Мсье Малески? — подозвал он к себе молдаванина, который тут же надел пенсне и с интересом естествоиспытателя осмотрел повреждение.

— Она нанесена серебром, — звучал его приговор. — Очень узкая рана. Это не обычный нож или кинжал.

— Это Флоранс, — простонал Пьер, который поднял голову и словно приходил в себя. Но из-за потери крови он был еще слишком слаб и не мог подняться. — Мы столкнулись у трупа мальчика, а у нее был при себе стилет, которым она от нас защищалась.

Малески поднял брови.

— Она и вас ударила, мсье? — удивленно поинтересовался он, и Пьер кивнул. — Такого не может быть, вы ошибаетесь. Порезы выглядят как… — Осекшись на середине фразы, он вскочил, чтобы опуститься на колени возле Пьера и еще раз осмотреть уже промытые раны, но теперь гораздо внимательнее. — Нет, — сказал он наконец. — Или у нее было два разных ножа, или…

— Я был еще не в себе, мсье Малески, но ясно видел ее перед собой, — непоколебимо настаивал Пьер, и это упорство привело к тому, что молдаванин вытащил собственный кинжал с серебряным лезвием.

— Возможно, будет больнее обычного, мсье, — предупредил он, — но, поверьте, это необходимо!

Приставив клинок к руке Пьера, он надрезал кожу.

Пьер лишь поморщился.

— Неужели мы были так убеждены, что вы луп-гару, что проглядели ясные свидетельства вашей невиновности? — удивился Малески и снова опустил на руку Пьера кинжал. — Простите, что так вас мучаю, но, похоже, вам не придется дольше оставаться под этими сводами.

С этими словами он на палец погрузил клинок в плоть Пьера. Застонав, тот стиснул зубы. Вытащив окровавленный клинок, Малески придирчиво его осмотрел, особенно кровь, которая поблескивала в свете лампы. Больше ничего не происходило.

— Святая Матерь Божья!

Поспешно встав, он проделал тот же опыт над Антуаном. Исход его был явно отличным.

Младший сын Жана Шастеля разом пришел в себя, веки его внезапно поднялись, а зелень зрачка просто вспыхнула, заполняясь темно-красным. Он пронзительно взвизгнул, отдернул раненую руку, а другой попытался ударить обидчика. Громкий крик перерос в яростное ворчание, опустив голову, он с ненавистью уставился на Малески, который отпрянул и, отступив на пару шагов, встал рядом с лесником.

— Отомкните замок на цепях Пьера и с утра пораньше поищите лекаря, который вылечил бы его от загадочной лихорадки, — посоветовал он. — Он определенно не оборотень.

Жан недоуменно рассмеялся, он никак не мог понять слов молдаванина.

— И это вы мне говорите два года спустя?

— Вы никогда не давали мне возможности усомниться в том, что считаете Пьера оборотнем, — защищаясь, возразил Малески и поднял кинжал, на котором кровь Антуана шипела, превращаясь в бурую корку. — Антуан принадлежит к ним. А Пьер нет.

На глаза Жана навернулись слезы. Подойдя к старшему сыну, он с рыданиями бросился ему на грудь, прижал его к себе, чувствуя, как облегчение Пьера тоже прорывается потоком слез. Антуан же вовсе не мог успокоиться, рвался на цепи и бросился бы на троицу даже в человеческом облике, представься ему такая возможность.

Все трое поднялись наверх, заложили бревнами люк, а поверх затащили небольшую тележку лесника, чтобы она хоть как-то их придавила и послужила бы препятствием Антуану, если он разорвет цепи или выдернет из стены крепление.

В хижине они занялись колотыми ранами Пьера.

— Я все еще не могу понять, — сказал тот, пока Малески, вооружившись иглой и суровой нитью, зашивал ему рану. Спокойная деловитость, с какой шил молдаванин, заставила обоих Шастелей предположить, что он не в первый раз использует для этой цели иглу. — Я не луп-гару, хотя бестия в тот день ранила меня так же, как моего брата? И почему… — Он прикусил губы, когда молдаванин дошел до особо чувствительно места. — Почему, приходя в себя, я был часто залит кровью и выглядел не лучше Антуана?

— Мсье Шастель, расскажите подробно, что именно тогда произошло, — попросил Малески. Теперь он узнал все подробности той схватки. Слушая, он раз за разом кивал. — Если бы я сразу все знал, то раньше бы обратил внимание. Лишь укус оборотня превращает жертву в ему подобного. Раны от их когтей болезненны и смертельны, когда задевают важные органы. Они причиняют много страданий и долго заживают, а иногда не исцеляются вовсе, но из-за них не станешь слугой ада. — Сделав последний стежок, он обкусил нитку и щедро полил рану коньяком, отчего удивленный Пьер резко охнул. — Вот так, теперь она будет заживать. — Приложив бутылку к губам, Малески допил остатки. — Однако одно мы теперь знаем наверняка, мсье Шастель, а именно, что ваш сын Антуан и в волчьем обличии способен управлять своими мыслями желаниями. Из чистой злобы он заставил поверить злополучного Пьера в то, что он тоже оборотень, и еде-лая это, вымазывая брату рот и одежду кровью жертвы, пока тот лежал в приступе болезни. — Он серьезно посмотрел на Жана. — Луп-гару все больше овладевает вашим сыном Антуаном, и рано или поздно человек, которого вы знали раньше, окончательно превратится в волка, причем безнадежно испорченного. Боюсь, обратного пути для него нет.