Рискнуть и победить - [40]

Что это, интересно, с ним случилось?

По тому, как переглядывались другие участники «круглого стола» и как хмурился Эдуард Чемоданов, я понял, что и для них это состояние губернатора было неожиданным.

Двадцать три процента. Сколько же у него останется после этого выступления?

Во второй части передачи были ответы кандидатов на вопросы будущих избирателей.

Причем вопросы были сняты на пленку заранее. В порту, в цехах вагоностроительного и судоремонтного заводов, на улицах. Задержка зарплаты, развал производства, нищенские пенсии. Обычные нынешние дела.

Антонюк было взмыл орлом, но Эдуард Чемоданов довольно жестко напомнил, что кандидаты должны говорить не о причинах этих бед, а о путях, которые они предлагают для выхода из кризиса. «Яблочник» снова занудил про инфраструктуру, Антонюк с жириновцем про справедливое перераспределение, а Хомутов вообще не стал отвечать, заметив, что он уже все сказал, излагая свою программу. Не думаю, что это прибавило ему очков.

Когда с ответами на вопросы было покончено, Эдуард Чемоданов дал каждому из кандидатов по три минуты, чтобы повторить основные положения своих предвыборных программ. Они и повторили. Губернатор — словно бы через силу. Антонюк и кандидат от ЛДПР — вдохновенно. А вот «яблочник» преподнес небольшой сюрприз. Он сказал, что использует свои три минуты для того, чтобы напомнить телезрителям о человеке, который сегодня по праву присутствовал бы на этом «круглом столе», если бы не стал жертвой политического убийства, чудовищного по своей бессмысленности и жестокости.

— Я говорю о кандидате от «Социально-экологического союза» Николае Ивановиче Комарове. Он был вдумчивым ученым, прекрасным педагогом и мужественным, кристальной честности человеком. И хотя наши взгляды по многим проблемам расходились, я считаю его смерть огромной потерей для нашей молодой демократии.

Благодарю за внимание.

После сорокаминутного перерыва, заполненного выпуском городских новостей, рекламными роликами и музыкальными клипами, Эдуард Чемоданов объявил результаты экспресс-опроса.

Губернатор потерял два процента. Было двадцать три, стало двадцать один. Ну, не так много, мог больше.

Антонюк прибавил три процента. Было двадцать восемь, стало тридцать один.

Жириновец остался при своих двенадцати процентах.

А что же «Яблоко»? Было девять процентов. А стало? Ух ты! Семнадцать. Вот это да. Плюс восемь. Почти вдвое.

Эдуард Чемоданов пожелал успеха всем кандидатам, напомнил, что после нынешней полуночи всякая предвыборная агитация, согласно закону, запрещается, и призвал избирателей к активности.

«Голосуйте сердцем».

«Выбирай, а то…»

Я выключил телевизор.

Плюс восемь. Это как же понимать? Что могло дать «яблочнику» такой скачок?

Во всяком случае, не его программа. Во-первых, в городе ее знали: и афишки по всем тумбам расклеены, и в газетах о ней было, и на собраниях он выступал.

Во-вторых, на «круглом столе» излагал он ее так, что в студии все мухи передохли бы, если бы они там водились. Значит, остается что — его слова о Комарове?

А если бы их произнес Антонюк? Или сокол Жириновского?

Да ну, у них язык бы сломался сказать: «для нашей молодой демократии». А просто по-человечески выразить сожаление не догадались. И губернатор не догадался. А мог бы. Эти восемь процентов ему бы очень не помешали. Или ему уже все до феньки?

Что же из этого вытекает? Только одно: демократы могут идти отдыхать, не дожидаясь даже первого тура выборов. А подполковник Егоров может забирать свою команду и возвращаться в Москву. Не нужна красному кандидату Антонюку никакая охрана.

Не будет на него покушения.

Незачем.

* * *

С улицы донесся приглушенный бой курантов с башни «Миша-маленький». Так переименовали жители города К. один из немногих сохранившихся памятников старины — замковую башню «Klein Bar». Город сдал ее в долгосрочную аренду какому-то российско-германскому СП, внизу устроили шикарную прусскую пивную (ее тут же окрестили «Берлогой»), отреставрировали башню и заодно восстановили куранты, молчавшие больше полувека.

Полночь.

Я подошел к окну. Мой номер был на двенадцатом этаже. Далеко внизу расплывались пятна уличных фонарей, возвращая российской город К. в его глубокое ганзейское прошлое.

Туман.

И тут раздался телефонный звонок.

— Привет, рейнджер! — услышал я голос подполковника Егорова. — Телевизор смотрел?

— Смотрел.

— В десять утра спустись в холл. Заеду.

— Понял.

Я положил трубку и еще немного постоял у окна.

Туман.

II

Утро выдалось пасмурным, тихим. Не смытый ветром туман осел тяжелыми водяными каплями на крышах и голых ветках, залил низины парным молоком весеннего половодья. В нем плыли дома и подворья предместий, черный ельник на всхолмьях; обнаруживали себя розоватым свечением затопленные туманом заросли краснотала.

Дорога была обсажена столетними липами с полутораметровыми в обхвате стволами, и наш темно-синий «фольксваген-пассат» летел по этой аллее, как по тоннелю, а когда посадки закончились, шоссе словно бы зависло молом над мелководным заливом.

Подполковник Егоров держал под сотню, но не потому, что спешил, а просто эта скорость, похоже, была для него привычной, соответствовала его внутреннему ритму. Дорога была пустынной, редко-редко навстречу проходила какая-нибудь легковушка с прицепом — то ли местный крестьянин на базар припозднился, то ли дачник вез домой урожай картошки. Но регулярно, каждые пятнадцать — двадцать секунд, Егоров бросал взгляд в зеркало заднего вида — немножко не так, как делают это обычно водители. А так, как профессионалы проверяют, нет ли сзади хвоста.