Рио-де-Жанейро: карнавал в огне - [62]

В музыкальном смысле Рио всегда был космополитичен, и в клубах Копакабаны можно было услышать все ритмы послевоенной эпохи: фокстроты, буги-вуги, французский шансон, болеро, мамбы, румбы, калипсо, танго, португальские фадо и даже фламенко и тарантеллы, зачастую смешанные с самбой, ведь она обладает восхитительной гибкостью и, впитывая в себя любой ритм, все-таки остается самбой. На «Оркештра Табажара» под руководством кларнетиста Северину Араужу большое влияние оказал Арти Шоу; а в игре другой группы, под предводительством еще одного кларнетиста, Заккариаша, слышались отчетливые отголоски игры Бенни Гудмена. Пройдя ту же школу, что и биг-бэнды, они сочетали свинг, который в те дни являлся основным жанром, с другими популярными ритмами, среди которых был, например, байау, — и у них это получалось значительно лучше, чем у американских оркестров, пытавшихся исполнять мелодии латино в Штатах. Бонго, маракасы и другие новые для бразильской музыки инструменты плавно влились в инструментарий самбы, и, кроме отдельных пуристов, никто особенно не возмущался. Так подходил к концу национализм в музыке. Мало-помалу ночные клубы стали оказывать несомненное влияние на бразильскую музыку, делая ее мягче и лиричнее, мелодии усложнялись, певцы пели тише, ритмический аккомпанемент упрощался. Именно благодаря всему тому, что происходило в клубах в пятидесятые в музыкальном плане, можно сказать сейчас, что появление босса-новы в 1958 году было неизбежно.

Копакабана родилась в двадцатом столетии, которое иногда называют «американским столетием», и потому не могла не принять некоторых из весьма сомнительных вкладов Соединенных Штатов в общечеловеческую культуру: «кока-кола», жевательная резинка, джинсы, мини-кухни, рок-н-ролл. И именно здесь, впервые в Бразилии, человек получил привилегию заляпаться кетчупом, стекающим с гамбургера, проглоченного впопыхах за пластиковым прилавком в закусочной. Несмотря на это, Копакабане все-таки удалось сохранить свою «европейскую» сущность, которая лучше гармонировала с городом в целом.

Эта сущность все еще таилась в фасадах в стиле арт-деко, изящных ресторанах и отелях, в небольших рыночках и зеленных лавках, что сохранились на романтичных, узких и крутых улочках, в стороне от широких проспектов, в рыбацком поселке со столетней историей у посто 6 — и они все еще там. Эта часть Рио меньше всего пострадала от чумы торговых центров — здесь есть только один, и то почти на границе с Ипанемой. Копакабана остается островком Европы и благодаря частным коллекциям своих старинных обитателей: здесь найдется немало квартир, забитых картинами, мебелью, предметами искусства, книгами и документами, единственным недостатком которых является то, что они недоступны широкой публике. Иногда кто-то из этих людей умирает, и вместо того, чтобы передать коллекцию музею, семья покойного без зазрения совести распродает ее, и бесценные экспонаты помогают обогатиться аукционерам, антикварам и владельцам букинистических магазинов. Хотя я считаю, что самая большая потеря в данном случае не вся эта рухлядь, а сам человек, с его привычками и характером. Вместе с ним в могилу сходит часть памяти города. Когда мне удается добыть одну из таких подержанных книг, особенно если она о Рио, на полях я нахожу пометки, какие-то наблюдения, дополнительные сведения, собранные лично бывшим хозяином книги. Синие чернила этих замечаний, может быть, выцвели со временем, но отзвуки беседы читателя и книги все еще слышны.

Но более всего Копакабана была и остается «европейской» в своем поведении: она не признает рамок, и сколько бы полиция ни пыталась ограничивать ее свободу, подобные попытки всегда оканчиваются крахом. Только здесь вице-президент республики и футболист могли повздорить из-за соблазнительной Анжелиты Мартинес, звезды водевилей (футболист победил), и только здесь соседи звезды могли не обратить на это никакого внимания, даже когда политик, в отчаянном стремлении восстановить статус кво, попытался сбить выстрелом замок на двери своей бывшей любовницы. К сказанному стоит добавить только то, что футболистом этим был Гарринча.

Журналист Антонио Мария решил узнать однажды ночью, сколько любовных сцен (законных или не очень) происходило в одном конкретном квартале Копакабаны, подсчитывая количество ярко или приглушенно освещенных окон. Их было слишком много — и он бросил это занятие.

И пожалуй, ни один район или город, за исключением Рима при Адриане, не был так лоялен к гомосексуалистам. В Рио, начиная с шестидесятых, Галерия Аляска, небольшой квартал около посто б, был неофициальным местом встреч геев и лесбиянок, где их никто не тревожил и не притеснял, разве что по городу гуляло несколько шуток. И это очень немалое достижение, если учесть, что в те времена в Париже каждый, кто отправлялся в гей-бары или ночные клубы соответствующей тематики, чувствовал, как полиция дышит ему в затылок. Именно такое спокойное отношение встретила здесь американская поэтесса Элизабет Бишоп, переехавшая в Рио в 1951-м, а Лота де Машеду Суареш помогла ей найти дорогу в высшие круги лесбийского общества в Рио — да, такое общество существовало, не слишком открыто, но довольно активно. Сама Лота была архитектором-самоучкой, жила в Леме и была больше известна благодаря своему уму и профессионализму (мы обязаны ей созданием парка Фламенгу), нежели своим союзом с Элизабет.